Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
отвращения. И когда он назначал мне время очередной
встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть
его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у
него из "приватизированных", и меня это оскорбляло и
унижало. Что мне нравилось, так это баня, - я охотно шла в
парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к
сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие.
Баней пользовались его домашние,
даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое
охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб
приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо
мной, наказать, унизить меня.
Прошло недели две после нашей встречи с Лидой, как
Денисов послал меня с пустяковым поручением в Тулу. Как
потом выяснилось, это был предлог для хорошо продуманной
им акции против меня. На этот раз я ехала на "Вольво" с
другим шофером. С делом я легко управилась, и в Москву
возвратилась к вечеру. Отпустив машину, я поднялась по
лестнице, открыла дверь своим ключом и тихо вошла в
квартиру. В прихожей и в комнате горел свет, что меня очень
удивило, и я, не раздеваясь, заглянула в комнату. И была
шокирована увиденным: на тахте лежали обнаженные Денисов
с Марией Степановной и как ни в чем не бывало, не обращая
на меня никакого внимания, занимались оральным сексом. Я
не думаю, чтоб они не слышали, как я вошла. Шокированная
такой отвратительной сценой, я промычала "Извините",
повернулась к выходу и уже в прихожей услышала его
надменный голос:
– Постой! Не уходи!..
Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная циничной
наглостью, и не знала, как мне поступать. Я попыталась
собраться с мыслью и пришла к заключению, что этот
спектакль был разыгран специально для меня в отместку на
мое "не могу совершить грешное деяние". Я подумала:
неужели он настолько глуп, что не понимает, что подобной
демонстрацией он не только отталкивает меня от себя, но и
вызывает омерзение? Очевидно такие люди, получив власть и
свободу на вседозволенность, напрочь лишены элементарных
617
норм морали и нравственности, совести и стыда? Так ведь
совести и стыда не имеют не только в бытовом аспекте, но и в
политике, в государственной деятельности нынешние
реформаторы с Ельциным во главе.
С полчаса я бродила по улице и решала, как мне
поступить именно сейчас. Первая мысль была поехать к Лиде
и заночевать у нее. А вдруг она не одна? Надо бы
предварительно позвонишь. Но у меня
автомат и пришлось за ними дойти до метро, а это заняло
какое-то время. Я почему-то позвонила не Лиде, а на свою
квартиру. Ответил Денисов. Я спросила холодным тоном:
– Смогу ли я войти в квартиру и если "да", то когда?
– А тебе не надо было убегать, - смеясь ответил он.
–
Тебе было бы полезно научиться, набраться опыту. Можешь
возвращаться хоть сейчас. Через десять минут мы уезжаем.
Я вернулась приблизительно через полчаса. Их уже не
было. Я была крайне раздражена и возмущена. За кого он
меня принимает?
– спрашивала я себя и уже, сменив гнев на
иронию, отвечала: он, наверно, не рассчитывал на мое
быстрое возвращение, я просто не вовремя появилась. Они не
ожидали. А то, что он не смутился, а все повернул на веселую
шутку, так это в его характере. Не могу же я запретить ему
встречаться с другими женщинами, нет у меня на это права, не
жена же я ему, а только одна из многих "приватизированных".
Еще на пути к метро за жетонами я под впечатлением
увиденного чувствовала себя оскорбленной и униженной,
решила: все, с меня довольно, уйду, уеду к Тверь, пусть
подавится своими миллионами. Но рассудив все здраво, - так
мне казалось, - я поняла, что мой гнев не имеет серьезных
оснований, и отказаться от его зарплаты или "зряплаты"
именно сейчас, не продумав и не рассчитав, что даст мне
внезапное появление в Твери, опять же объяснения с
родителями, было бы легкомысленным. В душе я уже
смеялась над всей этой сценой, представляя себе
самочувствие этой всегда важной, респектабельной Марии
Степановны.
На другой день только я вошла в офис, как секретарша
сказала, что Борис Ильич просил меня зайти. Он сидел за
журнальным столиком, розоволицый, приглаженный в белой
рубашке и при галстуке и пил кофе. Меня встретил открытым
веселым взглядом, и в карих глазах его мерцала ироническая
улыбка. Дружески предложил, кивнув на свободное кресло у
столика:
618
– Садись. Кофе будешь? - Я отрицательно качнула
головой.
– А коньяк?
– Благодарю. С утра не употребляю.
– Иногда обстоятельства заставляют и с утра и поздно
ночью. - И тем же веселым дружеским тоном продолжил: -
Послушай, девчонка, - он часто ко мне так обращался, - насчет
вчерашнего. Мы с Машей старые любовники. Еще до моей