Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
скалистые пороги, валуны и коряги, пожертвовав первой и
может последней подлинной любовью и научной карьерой
ради ребенка. Я признаюсь: перед Егором я преступница, я
совершила подлость, предала нашу любовь, и нет мне ни
оправдания, ни прощения.
С такой сумятицей дум я засыпала далеко за полночь.
Мне снились какие-то кошмары, что-то нереальное,
невиданное, в ужасе я просыпалась, пробуя вспомнить
картины сновидения, но они
исчезали без следа. Медленно и трудно я снова засыпала, и
опять мне снились чудовища, каких можно увидеть лишь на
картинах авангардистов. И так продолжалось до девяти утра,
когда меня разбудила мама.
Глава одиннадцатая
ЛУКИЧ
Минуло двое суток с тех пор, как Лариса в последний раз
говорила со мной по телефону из какой-то машины будучи, как
она сама призналась, под хмельком. Странный это был
монолог, похожий на прощальный журавлиный клик. Два дня и
две ночи прошло, а ее возбужденный, пронзительный голос
звучит во мне, и я слышу его не ушами, а сердцем,
встревоженным, снедаемым невыносимой тоской. Лариса
исчезла, не оставив о себе и следа. Такой оборот я
предполагал теоретически, но в реальность его не верил, не
хотел верить, потому что над всем этим главенствовала наша
совершенно необыкновенная, невиданная и неслыханная
любовь, которую мы оба считали бессмертной. "Душа и
любовь бессмертны", - говорили мы с Ларисой.
Но что бы с ней не случилось - а я повторяю - ко всякому
был готов, даже к замужеству ее, - моя любовь к этой
неземной женщине умрет только вместе со мной.
Двое суток я не выходил из дома: я ждал ее звонка. Я не
мог ничем себя занять, работу над мемуарами я решил
прекратить вообще: ведь я писал для нее, для моей Ларисы.
Теперь же мои воспоминания теряли для меня всякий смысл.
Мне было мучительно сидеть без дела в ожидании
604
телефонного звонка. А телефон безнадежно и упрямо молчал.
Даже друзья, которые часто позванивали ко мне, на этот раз
молчали. И я не звонил им, боясь занять телефон долгими
разговорами, в момент которых может позвонить Лариса. И
тогда я решил перечитать все ее письма, адресованные мне.
Это была разумная, спасительная мысль: читая ее письма, я
как бы общался с ней. Они согревали мою душу, возвращали
мне ее, и я заново переживал наше прошлое, которое теперь
мне казалось таким далеким и невозвратимым. Вот они, ее
почерк, такой уверенный, спокойный, родной.
"Егор Лукич!
Вы заморочили совсем мою грешную
меня с собой на розовые мечтательные облака. Оставьте на
земле. Я не хочу сходить с платформы здравого смысла, не
хочу, чтобы Вы меня идеализировали. Нет ничего из того, что
Вы вообразили - никакого цельного характера. Есть
взбаломошенная и капризная папенькина дочка,
эстетствующая интеллигентка. И не говорите мне ничего
хорошего. Не хочу я ничему верить. Буду бороться с вашими
романтическими настроениями. Занимаю круговую оборону, - с
меня хватит потрясений. Успокоить меня может только ребенок
– все было бы по-другому. Вы найдите лучше производителя
мне... Вот, Егор Лукич, допросилась... Холод, ветер, хочется в
Москву. Вам я досталась не в лучшие времена. И мне не
хочется терять возможность общаться с Вами. Вы человек и
личность замечательная. И пока Вы еще не остыли, хочется
задать вам вопрос и набраться житейского опыта. Как
замечательно Вы описываете в своем письме дачные места:
клены, рябину, белые грибы, луна висит над прудом. До сих
пор висит? Нет? В том-то и беда? А душа бессмертна, Егор
Лукич, потому и состариться не может. А я жду от Вас письмо.
Обнимаю Вас и уже не знаю, кто я - чайка, тигрица или все-
таки сама Лариса"
"Мой дорогой Егор!
Мне грустно, что ты не любишь монархистов, грустно и
темно, потому что сегодня весь день идет дождь, весной и не
пахнет; какая-то тускло-осенняя мгла и странное
самочувствие: если б на самом деле поддалась твоим
настроениям и поверила, что у меня нет будущего. С такими
горькими ощущениями живут сейчас миллионы людей, в
особенности 30-40 летних - потерянное поколение -
605
рассыпавшиеся люди, не выдержавшие борьбы за свое
счастье. Я совсем не хочу походить на них. А ты меня
толкаешь к ним своими прогнозами. Тебе не дает подняться и
распрямиться твое атеистическое сознание. Для верующего
нет ничего невозможного, а горести земные - закалка и
проверка на стойкость, выработка воли к жизни. И в том, что я
так откровенно с тобой говорю, есть и твоя заслуга. Я стала
доверчивей и ближе к тебе. Ты мне нужен! Мне нужен твой
духовный опыт, нужна твоя забота, твоя любовь. Сохранив
себя для меня, ты и сам обновишься, не засохнешь и не
состаришься. Я тебе многое могу дать, т.к. во мне многие
лучшие черты русской женщины... Кстати, ты писал о крыльях.