Гордость и страсть
Шрифт:
— Вот это смело, — фыркнул он.
— Это вовсе не смелость, всего лишь неподдельное отвращение. Вы подло предали меня. То, что я выхожу за вас, не значит, что я забуду о причине, которая вынудила меня к этому, о том, что вы организовали все так, чтобы нас застали! Я никогда не смогу довериться вам.
Ее грудь высоко вздымалась от накатившего гнева.
— Я ни за что не примирюсь с вами и уж точно никогда не полюблю. А теперь, если вам еще не стала поперек горла моя идиотская женская мелодрама, как любит говорить отец, вы, ваша светлость,
Она была потрясена, увидев, что он выдвигает стул и садится у ее рабочего столика. Встретившись с ним взглядом, она поняла: он устраивается надолго. Похоже, он и впрямь собирается рыть подкоп под ее укрепления в надвигающейся войне.
— Отец, вероятно, проинформировал вас, что меня вряд ли можно отвлечь от эгоистичного стремления потакать собственным слабостям?
— Говорил, — признал Сассекс, не сдержав глубокий, тяжелый вздох. — Я и не собирался ничего изменять, Люси. Мне хочется… Я хочу…
— Да, знаю. Получить жену — племенную кобылу. Это то, что нужно любому аристократу, разве не так? Может, стоит перейти к делу? Изложите основополагающие требования, обсудим. Что требуется от меня в качестве вашей герцогини?
Он нахмурился, пристально следя за выражением ее лица:
— Знаю, в вас говорит оскорбленная женская гордость. Могу это понять, не сомневайтесь. Я даже принимаю это, пока. Но, вопреки всему, знайте: я буду, как никто другой, заботиться о вас. Вам не о чем беспокоиться.
«Что за особенный муж, — зло подумала она, — способен так платить за неприкрытое удовольствие причинять ему боль».
— Ну, положим, это уже кое-что, ваша светлость. Только меня вряд ли можно купить. Если в ваши планы входит откупиться от моей вздорности, можете не тратиться. Видите ли, меня мало заботят безделушки и побрякушки. Всякий мужчина старается усмирить женскую ярость излюбленным способом, приказав владельцу магазина упаковать что-нибудь подороже.
Она перевела взгляд на кукольную кроватку, лежащую в коробке, заботливо укутанную в кусок льна.
— Нет, — задумчиво сказала она. — Я уже давно поняла, что нужно разглядеть то, что за сияющей поверхностью.
Он проследил взглядом за тем, как она смотрит на свое сокровище.
— Расскажите мне об этом.
— Что вам за дело?
— Интересно, как вы пришли к этой мысли.
Она пожала плечами, стряхивая боль давних дней, но по-прежнему избегая встречаться глазами с его упорным взглядом.
— Это все вряд ли теперь имеет значение, ведь так?
— Это имеет значение для меня, — произнес он с какой-то странной тоской в голосе.
Закрыв глаза, она старалась не подпасть под обаяние этого тихого голоса. Она не нуждается в его сочувствии. Вопреки ожесточенным стараниям оставаться непреклонной, она заговорила. Даже Изабелле она никогда не доверяла секрет этого маленького уродца, своего единственного сокровища.
— Мой… мой друг. По крайней мере, я верю в то,
Рука Сассекса невольно сжалась вокруг ее запястья, а глаза пристально вглядывались в лицо.
— С ним?
— Да, с Габриелем, помощником мясника. Должно быть, он был на год или два старше меня, но много крупнее, потому выглядел старше. У него было страстное выражение лица, почти исступленное. Он приходил к нам каждый вторник вместе с мясником.
— А почему вы были на кухне? Весьма странное место для благородной девицы.
Она лишь пожала плечами:
— Мне всегда нравилось играть на кухне. Я находилась под присмотром кухарки, она не бранила меня и не отсылала в мою комнату. Она, бывало, смеялась и угощала меня, позволяя помогать с хлебом и пирожными. Понимаете, мои родители никогда не замечали меня, если не случалось какого-то особого повода.
«Вот тебе новая куколка, моя дорогая. Ну а теперь будь хорошей девочкой, иди выпей чаю и веди себя хорошо. Ты должна вести себя как подобает, чтобы твои мама и папа могли гордиться».
Они всегда откупались от нее, никогда не приходили к ней с пустыми руками, не делали для нее ничего без тайного умысла. А ей хотелось их любви, объятий, сказок. Но это входило в обязанности гувернантки. Такое отчуждение разрушало ее, она была тихим и замкнутым ребенком с благородной душой, легкоранимым сердцем, которое так легко разбить. Она знала, что нужно научиться быть сильной, чтобы выжить.
— На этом дело не закончилось.
Она помедлила, ей почудилась убежденность в его голосе. Он не стал бы ничего у нее отбирать, не то что отец. Слезы жгли глаза, приходилось изо всех сил сдерживаться.
— Все закончилось. Он пришел, а неделю спустя подарил мне кроватку, которую сделал для кукольного домика. Потом он покинул меня, больше я никогда его не видела. Вероятно, он умер. В трущобах не живут долго.
Сассекс все не отпускал ее руки, не позволял прятать от него взгляд.
— Почему он не вернулся?
В его голосе зазвучала такая тоска, что у Люси перехватило дыхание. Выражение его лица, шрам, разрезающий его бровь, почти заставили ее протянуть руку, притронуться, но она так и не сделала этого.
— Почему он ушел?
— Мой отец вынудил его сделать это, — прошептала она. — Он обращался с моим другом как с ничтожеством, мусором, который можно отшвырнуть. А потом… — она закрыла глаза, словно заново переживая ту боль, — папа отобрал у меня эту кроватку, сказав, что мне не позволено прикасаться ни к чему, что сделано его запачканными руками. Он швырнул ее в корзину для мусора с таким пренебрежением! А ведь это была единственная вещь, которая досталась мне не для того, чтобы подкупить. Потом… папа ударил его. У него потекла кровь. Я попыталась подойти ближе, но папа схватил меня, Габриель только взглянул на меня и ушел. Я больше никогда, никогда не видела его.