Горение

Семенов Юлиан

– Я не играю, - отрезала Шорникова.
– Я служу. А коли употребили слово <играю>, то добавьте - <со смертью>. Каждый час. Любую минуту.

– Екатерина Николаевна, я счастлив знакомству с вами, право... Беседовать с вами сложно, но лучше с умным потерять, чем с дурным найти. Вы правы, я сказал несуразность - ни о какой кухарке не может быть и речи. Просто я неумно и топорно намекнул на возможность прибавки дополнительных денег к вашему окладу содержания... Вы пятьдесят рублей в месяц изволите получать?

Шорникова снова засмеялась,

будто вспомнила что-то забавное:

– Надобно иначе сказать, Александр Васильевич... Надобно сказать: <Мы платим вам пятьдесят рублей в месяц>... Не я изволю получать, как вы заметили, а вы мне отстегиваете. Мне не надо дополнительной платы, я удовлетворена тем, что имею.

– Во всяком случае, в любой момент я оплачу все ваши расходы. Все, Екатерина Николаевна. И мне, кстати говоря, будет очень приятно сделать это. Превыше всего ценю в людях ум и особую изюминку...

– У тех, кто отступил, одна надежда, господин полковник... Имя этой надежде - власть.

– Сильная власть, - уточнил Герасимов.
– Способная на волевые решения... Кстати, Доманский - это кто?

– Это псевдоним. Настоящая фамилия этого члена ЦК Дзержинский.

– Не тот ли, что особенно дружен с Лениным и Люксембург?

– Именно.

– А где он сейчас?

– Здесь. Координирует работу поляков и литовцев с русскими.

– Адрес его явок вам известен?

– Он умеет конспирировать, как Ленин.

– Поищем сами... Когда вы сможете внести свои предложения по поводу думской фракции социал-демократов и их связей с военной организацией партии?

– Связей нет... Зачем вы так? Мы же уговорились говорить правду... Связи военных с думской фракцией надо создать...

– Сможете?

– Постараюсь...

Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института в присутствии члена государственной Думы, социал-демократа Геруса состоялось собрание солдат, на котором по предложению нескольких военных и <пропагандиста> Шорниковой было решено послать в государственную Думу от имени военной организации наказ социал-демократической фракции, в котором будут изложены пожелания армии...

Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.

– Я бы хотел прочитать текст этого наказа, - сказал премьер, скажите на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!

Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к этой провокации?! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимая из себя по каплям раба, подумал Герасимов, прав был Чехов, все мы рабы, Петр Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою игру, играет тонко...

Назавтра, встретившись с <Казанской>, Герасимов получил текст наказа, в котором были и его фразы; сработано намертво,

не отмоешься; наказ, записанный под диктовку тайной полиции, можно вполне трактовать как призыв к неповиновению властям, подстрекательство к бунту, - угрозу повторения девятьсот пятого.

Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:

– Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр Васильевич. Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но самодержавие мне важнее всего, им я призван к службе, ему я готов и жизнь отдать... Как полагаете поступить?

– Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, - ответил Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных, конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я проводить не стану, проведешь, а назавтра выгонят взашей, скажут, самовольничал, поступил без санкции сверху.

– Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, - сухо ответил Столыпин.
– Самоуправство мы никому не позволим, но если вы получите неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к социал-демократическим депутатам, - заарестуйте... При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо, как-никак неприкосновенность и так далее... Иначе я отрекусь от вас. Не обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром, чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется...

– Текст наказа, подготовленного моим агентом, - Герасимов кивнул на две странички, лежавшие перед Столыпиным, - можно считать уликовым материалом?

– Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, - вполне.

– Хорошо, - Герасимов поднялся, - я предприму необходимые шаги немедля.

...В охранке Герасимов подписал ордер на обыск в помещении социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в доме девяносто два, второй этаж; наряды филеров дежурили круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом, нагрянет обыск, дело сделано, конец второй Думы.

Пятого мая в семь тридцать вечера делегация солдат пришла к депутатам на Невский.

Филеры немедленно сообщили об этом в охранку. Герасимов, как на грех, отправился ужинать в <Кюба> с маклером Гвоздинским: играть начал на бирже по-крупному, информацией о ситуации во всех биржах, обществах кредита, крупнейших предприятиях владел безраздельно, ибо агентура освещала их ежедневно, - основанием для постановки негласного наблюдения за денежными тузами явилось дело миллионера Морозова, который давал деньги большевикам, и безумие капиталиста Шмита, возглавлявшего стачку рабочих на своей же фабрике в пятом году на Красной Пресне.