Горькие шанежки(Рассказы)
Шрифт:
— Зато их фамилию не знаешь, — помолчав, говорит он.
— А зачем она мне?
— То-то, — оживляется младший. — А фамилия их — Чердымовы, вот! Эта тетка записывала своих гавриков в школу, я и слышал, как она Нине Васильевне говорила…
Не отрывая подбородка от сложенных кулаков, Матвей покосился на довольного Цезаря, но промолчал.
И опять мальчуганы лежат тихо, спинами и пятками чувствуя жар солнечных лучей. Но Цезарь не может долго лежать просто так. Сморщив нос, он щурится в дальний конец озера, на широкое зеркало воды и, не отрывая взгляда, резко опускает
— Ты чего?
— А небо в озеро падает.
— Как… падает?
— Смотри. — Цезарь опять опускает мордашку, морща лоб, целится взглядом вдаль. — Если вот так глядеть, небо совсем близко становится, и там вон, в конце, в воду падает. Теперь и облако из озера выпирается… Как копна из покоса.
— Ну?
Цезарь поднял голову и лицо его посветлело.
— А вот так смотреть, все не так получается. Вода уже не сходится с небом. Теперь оно аж за тем берегом, далеко…
Матвей тоже смотрит на озеро. Но он лежит лицом к его ближнему концу, и в воде с этой стороны торчат головы ребятишек. Тут взбиваются фонтаны брызг и вообще вода неспокойна. Матвей опускает голову, нехотя говорит:
— Это только обман зрения…
— Знавала-задавала… — Цезарю хочется расшевелить друга. — Обма-ан… А скажи, куда туманы деваются?
— Какие туманы? — не понимает Матвей.
— Наши, какие… Вот вечером над озером, над всей Безымянкой туман собирается. Густой, белый, как молоко. А утром встанешь — его не видать…
— Пораньше вставать надо, — усмехается Матвей. — А то храпишь, пока бабка с кровати не стащит.
— Вста-авать… — тянет Цезарь с обидой. — Скажи, сам не знаешь…
— Я-то знаю. — Матвей некоторое время молчит, разжигая нетерпение Цезаря. — Туман вверх уходит и становится облаками.
Цезарь смотрит на Матвея, на небо, по которому высоко и вольно передвигаются большие белые облака. Они толсты, взбиты клубами, отчего кажутся тяжелыми, крепкими.
— Не-ет, Матюш, — сомневается Цезарь. — Туман толстым таким не бывает. Ты придумал, что он поднимается?
— Ничего я не придумывал. Про это даже примета есть. Если туман вверх пошел, значит погода будет хорошая, а если на землю ляжет — польет дождь. Нам про туман и Нина Васильевна рассказывала.
— Че же она рассказывала? Ты сам посмотрел бы. Вот вечером туман далеко-далеко над падью тянется, ровненько… А наверху что? Кто же его в такие кучи сгребает?
— Хто-хто… Дед Пихто, — отбивается Матвей. — Он сам, когда поднимается, на куски рвется.
Младший слушает, все еще разглядывая облака, и в их очертаниях видит драконов, сказочные замки, дворцы… Смотрит пристально, будто ждет, не покажется ли из-за темноватой кромки облака чья-нибудь голова.
— А по ним ходить можно? — тихо спрашивает он.
— Залезь да и ходи, — советует Матвей.
Цезарь морщится, опускает голову с выгоревшими волосами и сосредоточенно рассматривает белые корни травинок. Потом с тем же скучным выражением смотрит на ребятишек, которые купаются, загорают.
— Глянь-ка, Матюш, — говорит
— Ему только в индейцах и ходить, — не поднимая головы, глубокомысленно замечает Матвей.
— А давай в старые сады за малиной?
— Что ли сейчас?
Цезарь и сам понимает, что в такую жару умные люди не шарашатся по старым садам, хотя в них полно черемухи и малины. Тут, на берегу, и вода рядом, и ветерок хоть чуть-чуть продувает, а вот хоть снова ныряй. Жарко… А там, среди высокой полыни да густоты запущенных садов, духота нестерпимая. Пока котелок ягод наберешь — весь изопреешь. Но ведь сегодня у них с Матвеем весь день свободный. Ни телят не надо пасти, ни с сестренками нянчиться. Редкий случай! Так что же, весь день только и загорать?
Цезарь садится, вытягивает ноги. Тут он замечает бегущую от озера дворняжку Дамку со станции. Провожая ее взглядом, спрашивает:
— Матюш, а собаки как думают?
— Никак… У них инстинкт.
— Это кто?
— Не кто, а что… Привычка, значит. Вот приучат собаку сидеть, уток из воды вытаскивать, лежать, коз находить. Она это и делает. Знает, что хозяин за такую работу хвалить ее будет…
Словно устав от длинного объяснения, Матвей закрыл глаза. Цезарь смотрит на его спину, берет травинку и проводит ею по коже. Матвей, не открывая глаз, обещает:
— По шее получишь!
Цезарь отбрасывает травинку, вытянувшись, поглядывает на покос деда Орлова и уже далеко опять видит Дамку, убегающую по тропинке к линии.
— Нет, Матюш, собаки думают, — твердо говорит он, надеясь задеть приятеля. — Инстинкт твой тут ни при чем. Вот никто же не говорил Дамке, чтоб она на озеро прибегала, чтоб опять домой торопилась.
— Х-ха, — хмыкает Матвей. — Искупалась вот — побежала назад…
— А кто, кто ее купаться заставил? — подхватывает обрадованный Цезарь.
— Жара заставила.
— Это, Матвей, тебе жара. А разве Дамка понимает, что это жара?
— Не понимает, так чувствует.
— Так ей же никто не командовал, чтобы она вот… Чтоб окунуться сбегала? Не командовал же, правда? А она взяла и пришла к озеру. Искупалась и домой побежала! И смотри, не напрямую через покос, а по дорожке бежит, как мы с тобой бегаем!
— И что тут такого? — не понимает Матвей.
— Так кто ей сказал, чтобы она по дорожке ходила? Наша бабка говорит, что не думают только дураки. А Дамка же не дурная? Вот и выходит, что она думает. И не бегает прямо по скошенному, знает, что там ей лапы будет колоть…
— Она этого не знает.
— Почему тогда по дорожке бежит?
Матвей тоже задумывается. Почему, в самом деле, собака бежит по дорожке, как люди? Ведь не чешет напрямую через огород деда Орлова. И как она узнает, что в воде ей будет лучше, прохладней?.. А Цезарь наседает:
— Почему Дамка по дорожке бежит?
— Потому, — нехотя отзывается Матвей, — что зануда ты…
Но Цезаря это нисколько не трогает. Он даже доволен, что Матвей не все может объяснить.
— Нет, Матюш, они все же думают. Я вот тебе счас расскажу, как я споткнулся…