Город без людей
Шрифт:
Лесовод и инженер ждали его в лавке Хасана-эфенди. С ними был учитель Бекир.
— Источник очень сильный, — говорил инженер.
— Как я и предполагал, — вставил лесовод.
— Строить можно.
— Ведь я говорил...
Учитель Бекир улыбнулся:
— Вы забыли самое главное: где мы сегодня устроим господина инженера?
— Не беспокойтесь, — подскочил лесовод. — Я об этом подумал. Предлагаю господину раскладушку, оставшуюся у меня после службы в армии, а я лягу на полу. Для мастера я приказал приготовить постель у нас в управлении.
— Хорошо.
— Всех вас сегодня приглашаю на ужин к себе. Я кое-что купил у лавочника. Понимаете ли вы, что в нашем Мозамбике
— Что за Кумаш? — спросил гость.
— Нет, это не дефицитная индийская ткань [44] , а наша тетушка Кумаш, которая готовит нам обед.
— Что же это за имя?
— Ей-богу, не знаю. Отец с матерью так назвали. Женщина толстая и крепкая, как английское сукно, но готовит вкусно.
44
Кумаш — по-турецки ткань.
— А кёфте [45] с сыринкой умеет готовить?
— Да еще как! Скажу наперед только одно: закуски из настоящего козьего мяса...
Лавочник вертелся юлой, стараясь не упустить представившейся возможности угодить им.
— Из Солаклы привезли прекрасную речную рыбу, разве я мог прозевать ее? Я знал, что у вас сегодня вечером гости. Взял рыбу и отослал ее тетушке Кумаш, чтобы поджарила...
— Браво, Хасан... Ты достоин быть председателем муниципалитета.
45
Кёфте — блюдо типа мясных биточков.
Они вышли из лавки и собирались уже отправиться к лесоводу, как перед ними вырос унтер-офицер, помощник начальника жандармерии. Настроение у Ахмеда сразу испортилось. Поздоровавшись, унтер-офицер сказал:
— Господин судья, я за вашей милостью...
— Что случилось?
— Совершено преступление.
Все остановились.
— Опять кто-нибудь подрался? — спросил лесовод.
— Нет, господин инженер, не драка, а ранение...
Ахмед выругался про себя: в кои-то веки собрался повеселиться, и вот на тебе — все испорчено.
— Кого ранили?
— Дровосек Салих, тот, что живет рядом с вами, ранил топором свою жену.
Медведь?.. Значит, Медведь... Наконец!
— Прокурору сообщили?
— Да.
— Ну хорошо, я иду.
Ахмед извинился перед товарищами и, распрощавшись с ними, стал торопливо взбираться по крутой тропинке, ведущей к зданию суда. Он был очень расстроен. Значит, Медведь все-таки обнаружил свою звериную натуру и поднял руку на женщину, которая родила ему восьмерых детей! Что разгневало этого огромного Медведя? Ахмед попробовал представить себе, как это произошло. Шумно сопя носом, заросшим волосами, Медведь вскакивает с места, хватается своими длинными, похожими на сучья руками за деревянное топорище... И дикая сила, родившаяся от соединения дерева с деревом, обрушивается, как удар молнии, на бедную женщину... Обливаясь кровью, она падает замертво. А он, Ахмед, в это время сидит в лавке с приятелями и занимается бог знает чем! Собирается провести в Мозамбик электричество, повесить лампочку в берлоге Медведя, зажечь свет перед его дикими глазами... Глазами, которые даже днем темны, как ночь. Такими дикими, что их нужно освещать не снаружи, а изнутри... Но как, бог ты мой, как?
И вот он в комнате прокурора.
— Снова пришлось тебя побеспокоить, Ахмед-бей. Что-то долго болеет Кадыбаба.
Ахмед
— Что-нибудь серьезное?
— Да нет, обычная семейная ссора...
— Женщина в состоянии дать показания?
— Она тараторит, как сорока... Разругались с мужем... Он схватил топор и кинулся на нее. Но промахнулся, ободрал ей слегка ногу, вот и все...
Ахмед в душе поблагодарил силу, изменившую направление удара. По пути в комнату, где должно было слушаться дело, в узком коридорчике, он увидел Хатидже-нинэ, а немного поодаль, в полутемном углу, — неподвижно застывшую Седеф. Ахмед покраснел и чуть было не спросил, что она здесь делает. Но тут же стояли жандармы, державшие дровосека Салиха, и крестьяне. Говорить с Седеф в присутствии Хатидже-нинэ и всей этой толпы было невозможно. Опустив голову, Ахмед прошел в зал суда и сел за кафедру, над которой небрежно были повешены портреты государственных деятелей, словно ими старались закрыть трещины в стене с облупившейся штукатуркой.
Слушание дела отняло много времени. Пострадавшая с трудом держалась на ногах, опираясь на Хатидже-нинэ. Одним духом она рассказала о ссоре. В тот день муж пришел из лесу расстроенный; лесничие отобрали у него дрова, которые он нарубил в недозволенном месте. Придя домой, он начал придираться и осыпать всех бранью. И надо же было, чтобы именно в этот момент шестилетний сынишка опрокинул стоявшую на огне кастрюлю. Муж бросился к нему и нечаянно наступил на ногу пятилетней девочке. Плач ее разбудил ребенка, спавшего в люльке, и поднялся шум до небес. Обезумевший от гнева Медведь стал топтать мальчика, опрокинувшего кастрюлю. Когда же мать хотела заступиться...
Дровосек никак не мог понять, почему его подвергают допросу из-за какого-то пустяка.
— Разве это не моя жена? Хочу — бью, хочу — ругаю...
— А если бы она умерла? — спросил Ахмед.
Если бы умерла... Дровосек даже посинел от гнева. Он должен давать отчет этому молокососу? Да кто он такой? Дровосек еще больше разъярился и возненавидел Ахмеда.
Последней из числа свидетелей была заслушана Седеф. По знаку судебного пристава она встала. От обычной ее смелости не осталось и следа. Не поднимая глаз, заикаясь, рассказала она все, что видела. Ахмеду было приятно смотреть на нее, такую застенчивую и робкую.
Когда суд кончился, было уже совсем темно. Сквозь дырявый потолок мерцали звезды. Слуга давно зажег керосиновую лампу и, поставив ее на край кафедры, отправился к Кадыбабе, отнести йогурт. Сторож, выполнявший одновременно обязанности личного секретаря и слуги прокурора, болтал в коридоре с жандармами. Выйдя на улицу, Ахмед почувствовал глубокое успокоение. Ночь была темная, тихая. Возвращавшийся от Кадыбабы слуга, проходя мимо него, приветливо улыбнулся. Какая-то старуха, ворча, загоняла в хлев норовистого теленка.
У лесовода Ахмеда ждали с нетерпением. Все уже были навеселе, а потому давно забыли о дровосеке и с аппетитом ели и пили. Ахмед был рад, что не надо рассказывать, как прошел суд, объяснять, по какой статье он судил обвиняемого. И хотя он не любил пить, но сейчас с удовольствием выпил полбокала.
Лесовод, задыхаясь от смеха, рассказывал:
— Ну и новости у нас, Ахмед-бей. Трех бутылок ракы [46] стоят...
Учитель Бекир поддержал его:
— Ведь я говорил вам, что Назми бедовый парень.
46
Ракы — род виноградной водки.