Город без людей
Шрифт:
— Господин судья, а господин судья...
Ахмед вздрогнул. В дверь просунулась голова слуги.
— Господин муфтий идет, — прошептал он с тревогой, словно советуя ему тотчас вскочить и бежать навстречу дорогому гостю. Не успел Ахмед последовать этому совету, как в комнату вошел, опираясь на палку, муфтий, белобородый старик лет восьмидесяти, в машлахе [47] . На голове у него был шарф из коричневой овечьей шерсти. Не давая Ахмеду встать, он забормотал:
47
Машлах — верхняя просторная одежда без рукавов.
— Помилуй, что ты, сын мой... Давненько
Жители касабы почитали муфтия как святого. Старик держался подчеркнуто скромно, но Ахмед все-таки чувствовал себя ребенком в его присутствии.
Муфтий вежливо отказался от предложенной ему сигареты. Через приоткрытую дверь слышно было, как мыли посуду. Слуга, не считая нужным дожидаться приказания Ахмеда, поставил джезвэ [48] на огонь.
— Надеюсь, вы здоровы и спокойны?
Ахмед улыбнулся. Сейчас он, кажется, спокоен.
48
Джезвэ — восточный кофейник с длинной ручкой.
— Да сохранит аллах навеки ваш покой... О вашей милости я всегда говорю с уважением. Обладая всевозможными достоинствами, вы занимаете действительно по праву место среди значительных особ нашего города и являетесь выдающимся человеком.
— Вы очень добры, господин муфтий.
— Помилуйте... Я говорю то, что у меня на сердце. И мне просто стыдно, что я редко навещаю вас.
«Какое счастье», — подумал про себя Ахмед, хотя и не чувствовал никакого отвращения к этому старику, который получил кое-какое образование в медресе [49] и, как говорили, многое повидал на своем веку. Ахмед понимал, что оказываемое ему уважение требовало ответного внимания, и это стесняло его. Когда долгий обмен любезностями кончился, муфтий решил, что почва для разговора достаточно подготовлена, и перешел к делу.
49
Медресе — духовная школа.
— Господин судья, почему вы не женитесь?
Этот вопрос сразу объяснил Ахмеду причину столь неожиданного визита муфтия. Старый муфтий улыбался, а Ахмеду казалось, что улыбается Кадыбаба.
— Не знаю, я пока не думал об этом...
— Надо жениться, сын мой, такова воля всевышнего. Пророк наш также благословил бракосочетание... Ведь и религия и вера этого требуют, не так ли?
— Вы правы, господин муфтий, но я так занят. Должно быть, поэтому и не нахожу времени подумать о женитьбе.
— Как мне не знать, что вы весь в трудах и заботах. По дороге к вам я видел, как ставят столбы. Спросил, для чего это. Говорят, судья Ахмед-бей приказал.
— Значит, вы видели столбы для электропроводов?
— Ей-богу, я видел, что-то ставят, но хорошенько не разобрал, что.
— Мы пытаемся осветить ночью касабу, господин муфтий.
— Министерство юстиции приказало?
— Нет, не по приказу министерства... Мы делаем это по собственной инициативе.
— Сын мой, все, что вы делаете, — чудо. Для чего, однако, нужен свет ночью?
Ахмед постарался в нескольких словах объяснить преимущества вечернего освещения. Муфтий, поглаживая белую бороду, слушал с серьезностью, какую обычно напускал на себя во время проповедей, которые он читал в мечети после пятничного намаза. При каждом движении его руки шарф сползал с головы к ушам. Поскольку в левой руке у него были крупные четки, он вынужден был оставлять бороду и поправлять шарф правой рукой. Пока Ахмед говорил, муфтий то и дело поправлял шарф и снова принимался поглаживать бороду. Ему было не совсем понятно, каким образом при вращении колеса водой получается ночной свет, но он все же пробормотал:
— Неслыханные вещи... Это все выдумки неверных...
Ахмед улыбнулся:
— Да, господин муфтий. Но что поделаешь, если неверные опередили нас? А ведь это могли изобрести
Муфтий промолчал. Потом, поглаживая бороду, поговорил еще некоторое время о том о сем и поднялся.
Прожив восемьдесят лет, он знал, когда следует окончить беседу.
По уходе муфтия Ахмед убрал свои бумаги. Полутемная, пахнущая плесенью комната, мысли о женитьбе и, наконец, визит муфтия — все это вконец истощило его силы.
Работать он больше не мог. Ахмед лениво поднялся и вышел на улицу.
Вот уже несколько дней подряд лил дождь. Сегодня погода прояснилась и снова стало невыносимо жарко. Нещадно палило солнце. Сегодня был день почты. Ее привозили в Мазылык раз в неделю, и потому каждый раз это было настоящее событие. Чиновники, жившие однообразной жизнью, ждали газет, писем и даже официальных бумаг с нетерпением, с каким ожидается приезд труппы акробатов. Почту возили на мулах, поэтому определить час ее прибытия было трудно. С самого утра к деревянному бараку с двумя окнами, где расположилась почта, начинал стекаться народ. Ближе к полудню в комнате у начальника почты появлялись каймакам и председатель муниципалитета Хаджи Якуб. Вскоре приходили Кадыбаба, прокурор, заведующий финансовым отделом уезда, уполномоченный министерства просвещения. Простой люд и мелкие чиновники, не удостоенные привилегии ожидать в комнате начальника почты, толпились у дверей, сидели на корточках под деревьями. Начальник почты, человек недалекий, раз в неделю чувствовал себя важной персоной и очень гордился этим. Ахмед с удовольствием, словно был в театре, наблюдал за ним. Начальник необыкновенно смелел в эти дни. Высовываясь то в одно, то в другое окно, он отчаянно бранил почтальона (единственное подчиненное ему лицо), быстро ходил по комнате, то и дело поглядывая на часы с цепочкой и бормоча: «Ну и запаздывает он сегодня». Да, справедлив был аллах, даровав этому бедняге такое счастье лишь раз в неделю.
Ахмед сегодня ничего не ждал и потому решил не заходить на почту. Вот уже несколько дней он не мог избавиться от головной боли, словно в мозгу у него поселился маленький червяк... Пойти в таком состоянии на почту, вести бессмысленные разговоры... Зачем мучить себя? Ахмед прошел мимо почты и направился в поля, горевшие под лучами палящего солнца. Сейчас он особенно остро чувствовал свое одиночество. Да, он был совершенно одинок среди этих людей, населявших городок. Весельчак каймакам, прокурор, замкнувшийся в особом мире со своим семейством, болтун лесовод, молодые учителя, ведущие незамысловатую жизнь, старик муфтий, глуповатый начальник почты, безликий банковский служащий — все они неплохие люди. Ахмед искренне любил их. Но что толку, он все равно чувствовал себя среди них одиноким. Может быть, он сам виноват в этом. С людьми, искренне желавшими стать его друзьями, он держался очень замкнуто, не удостаивая их своей дружбой. Ведь по существу только затея со строительством электростанции, в которую его вовлек лесовод, как-то связывала Ахмеда со средой, в которой он жил. Но сейчас он охладел даже к этому делу и чувствовал какую-то апатию. От жары и головной боли прошлое и будущее представлялись ему бесконечной, однообразной пустыней. «Я женюсь на Джанан!» — вдруг громко закричал он. Звук собственного голоса показался ему странным. Раскаленная земля обжигала ступни. Он снова крикнул: «Я женюсь на Джанан!.. Я женюсь на Джанан!..» Попытался улыбнуться, но не смог. «Почему же мне невесело? Разве решение, которое я принял, не радостно? Что со мной? Почему так болит голова?»
Поля совершенно пусты и безмолвны. Ни звука.
«Я женюсь на Джанан... Я женюсь на Джанан... Почему бы и нет? А потом — прямо в Стамбул... Буду стажироваться на адвоката... Открою маленькую конторку... Город... Жить в городе... Я погибну в этом Мазылыке, не выдержу. Годы уходят... Но почему же так болит голова?»
Впереди показался крестьянин. Взвалив на спину мешок, он беззаботно идет по полю. В мешке позвякивают пустые бутылки. Невольно прислушиваясь к звону стекла, Ахмед отсчитывает в такт шагам крестьянина: дзинь... дзинь... Я женюсь на Джанан... Дзинь... дзинь... дзинь... Я погибну в Мазылыке… Дзинь...