Город без людей
Шрифт:
От земли поднимается удушливый пар. Земля под его ногами замерла, словно лишилась чувств от жары. Все мертво — земля, трава, жучки... Живы лишь бутылки... Дзинь... дзинь... дзинь... Хватит, довольно! Я не хочу больше слышать эти звуки... Довольно!.. Довольно!..
Шагает ничего не подозревающий крестьянин, звенят бутылки. Дзинь... дзинь... Вдруг перед глазами Ахмеда засверкали тысячи разноцветных огней. Потеряв сознание, он рухнул на землю.
XIII
Приоткрыв глаза, Ахмед увидел склонившуюся
К вечеру он проснулся, почувствовав, как к векам его прикоснулось что-то влажное. Открыв глаза, он снова увидел перед собой Седеф. Девушка низко склонилась над ним, он ощущал на своем лице ее дыхание. Заметив, что Ахмед проснулся, Седеф быстро выпрямилась. Щеки ее заливал легкий румянец.
— Седеф, — прошептал Ахмед.
Девушка тоже шепотом спросила:
— Проснулся?
Вечерело. В комнате сгущался мрак. На потрескавшихся стенах дрожали тени, по потолку лениво ползали мухи. Ахмед был в полусне. Вот он лежит на носилках из голубого облака, люди в голубых одеждах поднимают его вверх, к синему небу. Свет слепит глаза, хочется их закрыть. Вдруг процессия останавливается. Впереди — Седеф, вся в белом. Ахмед, собрав последние силы, кричит ей: «Седеф!.. Седеф!..»
Голова его снова падает на подушку, он забывается.
На следующее утро, открыв глаза, он сел в постели. Напротив него на стуле неподвижно сидела Седеф. На ее печальном лице появилась легкая улыбка. Седеф молча посмотрела на Ахмеда и тяжело вздохнула.
— Ты проснулся? — словно в бреду спросила она и неожиданно уронила голову на грудь.
Ахмед испугался, он хотел встать, помочь ей, но не смог. Все тело ныло. С тревогой глядя на девушку, он чуть было не заплакал от сознания своего бессилия. В комнате было так тихо, что Ахмед ясно слышал ее глубокое дыхание. Седеф спала.
Долго смотрел он на нее. Черные волосы рассыпались по плечам. Как она похожа на ангела со старинных картин. Но почему она спит? Что произошло с ним самим? Почему он не может встать? В теле такая тяжесть, а ему кажется, что он словно заново родился и все светлое и радостное—впереди. Он попытался вспомнить, что же произошло. Может быть, он болен? Мысли утомляли его: Он отказался от попытки что-либо вспомнить и с непонятным спокойствием продолжал наблюдать за Седеф.
Прошли секунды, минуты, часы. Вдруг Седеф вздрогнула и вскочила со стула. Проворным движением она собрала рассыпавшиеся волосы и, смущенно улыбаясь, сказала:
— Я, кажется, задремала.
— Ты порядочно поспала, — улыбнулся Ахмед и вдруг встревожился: — Ты что, больна?
Девушка молча переставила стул, на котором сидела, на обычное место к столу. Подняла с пола соскользнувшую с головы косынку
— Хочешь молока?
Ахмед утвердительно кивнул головой. Он сразу почувствовал, что голоден, как прожорливый деревенский мальчишка. В приоткрытую дверь заглянула Хатидже-нинэ:
— Ну как ты? Лучше стало?
— Я чувствую себя хорошо. Войди, Хатидже-нинэ.
— Утром приходил лесовод. Да он каждый день бывает. Сказал, после обеда опять зайдет. Пустить его?
— Конечно, Хатидже-нинэ.
Старуха привычным движением подняла с пола упавшее полотенце и внимательно осмотрела комнату.
— Я очень болел, Хатидже-нинэ?
Старуха пожала плечами. По ее мнению, болезнь не была опасной, если человек не умер.
— Болел...
— Сколько часов я проспал?
Хатидже-нинэ странно посмотрела на Ахмеда, потом широко улыбнулась беззубым ртом:
— Много...
Ахмед впервые видел ее улыбку. Ему так хотелось с кем-нибудь поговорить.
— Расскажи-ка, что слышно в касабе, Хатидже-нинэ?
— Да что может здесь быть, ничего... Касаба — она и есть касаба.
— Как соседи?
— С тех пор как ты посадил Салиха в тюрьму, дети ходят голодные. У Джафера вол болеет... В прошлом году один сдох, если и этот сдохнет, как будет жить?
Ахмед почувствовал, как в сердце его медленно закрадывается тревога.
— Значит, семье Салиха трудно приходится?
Хатидже-нинэ молча, с укором посмотрела на него, словно говоря: «Ты влез в их семейные дела... Ты один виноват, что они теперь так мучаются... Да еще осмеливаешься жалеть их!» Улыбка ее тотчас исчезла, на лице появилось обычное хмурое выражение. Направляясь к двери, она сухо сказала:
— Господин каймакам наказал, когда проснешься, сообщить ему. Пойду пошлю кого-нибудь.
Вскоре по уходе Хатидже-нинэ во дворе раздался зычный голос лесовода, в одно мгновение рассеявший все тревоги Ахмеда. С лесоводом пришел и учитель Бекир.
Войдя в комнату, лесовод поставил на стол какую-то коробку.
— Желаем выздоровления. Ты нас здорово напугал, судья.
Улыбаясь, Ахмед пожал им руки.
— Каждый день по нескольку раз, — говорил Бекир, — мы справлялись у Хатидже-нинэ, проснулись вы или нет. Слава богу, что хинные уколы все-таки помогли. Это вот лесовод придумал.
— Какие уколы?
— Ну и чудак ты, Бекир! — закричал лесовод, хлопнув учителя по спине. — Ведь Ахмед ничего не знает! — И он принялся оживленно рассказывать. Узнав о том, что Ахмед потерял сознание в поле, он тотчас побежал к каймакаму. Вместе они пошли к Хатидже-нинэ. Ахмед лежал без сознания, бледный как полотно. Каймакам послал за муниципалитетским врачом, но старик доктор не мог выйти из дому из-за обострения ревматизма; слава богу, он, лесовод, не оказался таким беспомощным, как другие. В его аптечке есть все — от сульфамида до вакцины от сибирской язвы. Они с каймакамом смерили ему температуру. Его то знобило, то бросало в жар. Они смело поставили диагноз. Потом позвали Садыка-агу, и он три дня подряд делал Ахмеду уколы хинина. Температура спала, но организм его был так истощен, что целых пять дней он пролежал в забытьи...