Город без людей

Ханчерлиоглу Орхан

Консультант режиссера итальянец Секондо Сера, сладко спавший под деревом, открыл глаза и, заметив около себя цыганку Наиме, обратился к ней на ломаном турецком языке:

— Что хочет ты?

— Дай погадаю, раскину бобы, поведаю судьбу, мой светловолосый красавец-эфенди.

— Ты гадает?

— Да, да, гадает... Хочешь — на бобах, хочешь — на зеркале.

— Гадает и что говорит ты?

— Скажу, что было, что есть, что будет. Только брось в этот платок денежку. По глазам вижу: твоя судьба — блондинка.

— Не желаю блондинка.

— Тогда пусть будет брюнетка.

— Не

желаю брюнетка!

— Видно, тебе по сердцу рыжеволосая. Только брось сначала денежку...

— Не желаю рыжеволосая!.. Деньги, понимаешь, деньги... Про деньги скажет ты?

— Дай ручку, гляну... Ох-ох-ох, деньги, деньги, да какие деньги! Пройдет три меры времени, и в руки тебе попадут большие деньги.

— Три меры времени?

— Да, три меры. Может, три дня, может, три месяца, а может, три года. Взгляни на эту линию... Тьфу, тьфу, не сглазить бы! Ну и длинная линия...

— Какая линия?

— Линия жизни, жизни... Вековать будешь, вековать, драгоценный.

— Что есть вековать?

— Обыкновенно, вековать... Много жить будешь, жить! Только брось денежку.

Итальянец осклабился. Встал, потирая затекшие ноги. Вынул из кармана монету в десять курушей, швырнул цыганке, сидящей на корточках, затем повернулся и пошел к актерам, которые уже в шестой раз репетировали сто семьдесят девятую сцену.

— Мёсье Фахир,— обратился он к режиссеру, — у меня есть один идея... Эти деревья мне нравятся нет... Фильм нужно снимать на Бурса.

Харика и Хадживат недоуменно посмотрели на Секондо Сера.

Оператор усмехнулся: под деревьями Бурсы этот тип будет спать еще безмятежнее.

Цыганка Наиме собрала свои бобы.

«От этих артистов проку мало! Безденежная шантрапа. Загляну-ка я в кофейню араба Мехмеда. Туда уже начали наведываться влюбленные, да пошлет им аллах здоровья!»

Столики на террасе кофейни были еще пусты. В укромном уголке сада старый пенсионер читал газету. Внизу, под деревьями, три подростка, сбежав из школы, зубрили уроки.

Наиме присмотрелась к такси, стоявшему у террасы, затем направилась к крытой половине кофейни и толкнула стеклянную дверь. За столом в самом темном углу кутила парочка.

Шофер Рыза на радостях, что ему удалось наконец уломать Зехру из Этйемеза, за которой он долго охотился, организовал выпивку, не дожидаясь обеда. Левой рукой он обнимал Зехру за талию, правая металась между бутылкой, рюмками и закуской. У девицы уже заплетался язык.

— Да избавит вас господь от дурного глаза! — заискивающе улыбнулась Наиме. — Да умножит он ваши радости!

Глаза Рызы высматривали на столе кусочек повкуснее. Он даже не взглянул на цыганку.

— Проваливай!

— Да не разлучит вас аллах, мои черноглазые голубочки!

— Аминь, но все равно проваливай. Пришли свою дочь.

— С тобой такая молодочка, ну прямо роза. Зачем тебе моя черномазая дочь?

— Не бойся, не съем. Петь заставлю. А ее отец пусть захватит зурну и тоже придет.

— Они пошли собирать радикью [62] . К обеду вернутся.

— Ничего не знаю. Если в течение часа не явятся, пойду и опрокину им на головы шатер.

62

Радикья —

съедобная трава, употребляемая для салата.

— Можем ли мы не выполнить твоего приказания, мой повелитель?

Рыза с вожделением посмотрел на Зехру, улыбнулся:

— Ты видишь? Гроши могут сделать даже знатную родословную. Какой я тебе повелитель?! Мой отец был мастер своего дела, ловкач-карманник! Клянусь аллахом, он не знал соперников в Сарачханэ!

Рыза наполнил рюмку водкой и насильно влил в рот кривляющейся Зехре. Затем, не обращая внимания на цыганку, притянул девушку к себе и жадно поцеловал в губы.

— Поднес бы и мне рюмочку. Страсть как хочется. Что тебе стоит? Сделай добро.

Рыза налил в пустой стакан немного водки и подал Наиме. Старуха, не моргнув глазом, осушила стакан, словно это была вода.

— Закусить бы чем...

Рыза подцепил вилкой сардинку.

— На держи. А теперь... кру-гом, шаго-о-ом марш! Только смотри, чтобы после обеда твои дикари, то есть муж и дочь, были непременно здесь!

Старый гарсон Ставро, сняв передник, нахлобучил на голову кепку и направился к выходу. Заметив цыганку, он сердито заворчал:

— Хайди вире оксо [63] ... Будешь тут спозаранку приставать к каждому! Ну, пошла вон!

63

Убирайся прочь (турецко-греческ.).

— Не сердись, Ставро, ухожу. Дай-ка чмокну в щечку, чтобы гнев прошел.

— Я тебе чмокну... — заворчал гарсон. — Сколько раз говорил, что не терплю нахальства. — Затем машинально произнес избитую фразу, которую ему не надоело повторить ежедневно по нескольку раз вот уже много лет: — Чтоб твоей ноги здесь больше не было!

Такова была судьба обоих.

Наиме спустилась по ступенькам террасы.

Толстый полицейский медленно вел под руку старуху, настолько дряхлую, что она едва передвигала ноги. Они держали путь в «Дарюльаджезе» [64] . Два солдата, прихватив с собой молодую цыганку, спускались к баштанам за Болгарской больницей.

64

Дарюльаджезе» — дом для престарелых, богадельня.

В «Айле бахчеси» продолжалась перепалка между режиссером Фахиром и консультантом Секондо Сера.

Солнце поднялось высоко. Тротуары, деревья, трава, разморенные полуденным теплом, погрузились в сладкую дрему. Гора Свободы являла собой нечто большее, чем символ свободы: весну.

Мимо цыганки Наиме со скоростью звука пронесся бюик. Дети Суджукчузаде Хаджи Мансура-эфенди — Алтан и Сунар — выехали на прогулку.

Фрейлейн Гертруда, откинув голову назад, смотрела на поля голубыми глазками, живо поблескивающими под темными стеклами очков. Увидев солдат, спускающихся к баштанам, она обернулась и сказала детям по-английски: