Город из воды и песка
Шрифт:
Голова загудела в экстренном режиме. О, галстуком можно ведь завязать! Хорошо, что вся офисно-маскарадная одежда была у него аккуратно в сумке сложена. Он её просто хотел в багажник переложить, чтобы с собой не таскать. Вряд ли с галстуком будет очень удобно. Но выхода не было. Войновская маска на глаза, которой он пользовался при перелётах, осталась дома на кухне. Ну не идиот ли?
Он вылез из машины, оглянулся по сторонам. Начинало темнеть. Зашагал ко входу в гостиницу. Внутри опять кошмарилось и колошматилось. Триста четвёртый номер. Третий этаж. ОМГ! Как всё это выдержать? Ручки у сумки заскользили в ладони. И стало жарко. Блядство! Перед Войновым открылся лифт, он шагнул
Он прошёл по коридору на онемевших, как будто чужих ногах, остановился перед номером триста четыре. Надо постучать. Нет, сначала галстук дурацкий приладить. Бли-и-ин же! Войнов опустил на пол сумку, выудил из неё галстук. Обмотал голову, завязал сзади покрепче. Кажется, слишком крепко. Было неудобно и неприятно как-то. Он чуть ослабил узел. Ладно, нормально. Придётся свыкнуться. Его обдало горячей, как будто стыдной волной. Ничего больше не видя, он занёс руку, чтобы постучать. Занёс… и не решился. Опустил. Задышал загнанно. Накрыло подобие паники. Он боится постучать. Ничего не видит. Он просто — боится. Чувствует себя глупо, непонятно, покинуто. Войнов нащупал в кармане джинсов телефон, вытянул его. Пришлось стащить повязку, чтобы набрать Сашин номер. Когда вызов пошёл, Войнов опять натянул на глаза галстук.
— Саня, я у твоей двери, — сказал он, услышав «алло». — Я не хочу стучать. Откроешь мне?
— Ты не забыл повязку?
— Забыл. Пришлось завязать глаза галстуком. Но я ничего не вижу, мамой клянусь.
— Я так почему-то и думал, что забудешь. Свою тебе дам. Взял с собой… Открою сейчас…
Прошло ещё секунд пять или шесть. Войнов услышал шорохи за дверью, потом звук открывающегося номера, движение, качнулся воздух рядом с плечом. Войнов сглотнул. Губы совсем пересохли. Он не знал, говорить что-то или не стоит. Чувствовал себя беспомощно и отчего-то ужасно одиноко. Он повернул голову на звук, на движение и тут почувствовал, как к нему прижимаются, головой чуть ниже плеча, как его обвивают несмелые руки — ещё не уверенно, но обнимают. На спине Сашины ладони… Господи! Только бы не сон! Только бы это не кончилось! Тёплый. Он настоящий. Санечка!
Саша от него ненадолго отстраняется, принуждает наклонить голову и надевает свою маску прямо поверх завязанного на глазах галстука, говорит тихо:
— Снимешь потом, когда в ванную пойдёшь. И только в маске останешься. А то с узлом сзади — неудобно же.
Войнов неловко кивает и снова чувствует руки — Санины, Сашины.
— Ты такой красивый, Никит… Невозможно красивый… Как ты пахнешь… Вкусный, господи… — шепчет в шею, где-то совсем близко.
Касается губами, как будто вопросительно, но целует… в шею. Вдох-выдох, вдох-выдох — не забывай дышать, сейчас это важно.
— И у тебя рубашка красивая. Очень идёт тебе. — Голос обволакивает, стелется, ложится у самых войновских ног и там замирает, а потом взлетает вверх. — Я так хочу тебя… Пойдём, — берёт за руку. Ладонь горячая, кажется, тоже, как и у Войнова, подрагивает. Захлопывается дверь. Они в номере. Вдвоём. И это взаправду.
— Сань, Санечка… Это ты? — первое, что Войнов говорит. Так глупо! Ужасно…
— Я, милый…
Войнов опять чувствует прикосновения, Сашины пальцы на шее и потом на щеках. Чуть влажные и по-прежнему подрагивают. Но нежные. До умопомрачения. Саша запускает
— Санечка, — только и может снова выдохнуть Войнов. — Маленький. Можно я обниму тебя? Да? Иди ко мне.
Он понимает, что Саша ложится ему в объятия. Войнов выдыхает медленно через нос, закрывает руки, принимая, оставляя себе Сашу, Санечку. Он чувствует под ладонями лопатки и плечи. Войнов старается держать руки повыше. Худышка такой. Скинни-бой, думает Войнов. Детка мой — настоящий. Сладкий мой.
Войнов слышит Сашино дыхание и своё слышит тоже. Магия их вдохов и выдохов, когда они сливаются. Ощущается так, будто они заколдованы и не смогут больше никогда разъединиться. Будут жить как сиамские близнецы. Один большой, другой поменьше, один кудрявый, другой обычный, один повыше, другой пониже — Санечка будет повыше сантиметра на три-четыре — это тоже то, что можно понять, даже когда ничего не видишь.
Они стоят так какое-то время, неотделимо. Потом Войнов чуть отстраняется, гладит Сашины волосы — так здорово запускать в них пальцы, распрямлять вьющиеся локоны и отводить их со лба. Войнов ощупывает, как слепой, Сашино лицо. Проводит пальцами по лбу, по закрытым векам, под глазами, по щекам и по спинке носа, по впадинке над верхней губой, добирается до рта и ласкает губы. Саша прихватывает его пальцы губами и целует. Это невозможно интимно! Саша целует ему подушечки пальцев — один за другим. Войнов от одного только этого готов стонать и струной вытягиваться.
Дальше губы к губам — целуются. Войнов обхватывает Сашину голову и приникает к его губам. Вбирает в рот верхнюю, сладкую, начинает посасывать — и Саша сразу заводится, стонет, тихо, просительно; потом Войнов переключается на нижнюю, сочную, сжимает её и ласкает, языком, губами, немного, на пробу, прикусывает. Выбивает из Саши стон, более яркий, принуждает склонить голову и вторгается в рот языком, полноправно, напористо. Саша как будто ослабевает у Войнова в руках. И теперь он сам весь — поцелуй, он стонет и требует, чтобы его брали губами и языком, чтобы его не жалели, а только желали.
— М-м-м, это так здорово, — шепчет Саша, когда они наконец оставляют в покое губы и языки друг друга. — Целоваться…
— Хочешь ещё? — спрашивает Войнов.
— Хочу. Всего тебя хочу.
Саша его опять обнимает и будто куда-то мягко подталкивает. Говорит:
— Здесь диван. Осторожно.
От одного только этого, как Саша произносит обыденные вещи, можно потерять голову. Ведь вживую совсем не то, что по телефону.
Войнов чувствует сзади, икрами, мягкое, нашаривает рукой и садится. Сашины пальцы у него в ладонях. Чувствует — Саша тоже опускается, но не рядом, а подле диванчика, у Войнова между ногами, на колени. Саша тянет Войнова к себе за шею, принуждает наклонить голову, крепко целует в губы, теперь сам забирая войновский рот, заставляя отдаваться и открываться, толкается и ласкает языком и тоже прикусывает нижнюю губу, исследует, проверяет, как лучше, как жарче, что Войнову больше нравится в поцелуях, а что — не совсем. Так быстро учится, что диво просто!
Когда Саша его отпускает, Войнову невозможно жаль — так хочется ещё целоваться! Но у Саши какой-то другой план, по всей видимости. Что же? Пусть. Он этим вечером его поводырь. Его пастырь. И Войнов согласен быть его послушной паствой, жарко внемлющей и жадно ждущей: его слова, голоса, рук, дыхания, прикосновений. Что бы он ни задумал, во что бы ни обращал, что бы ни проповедовал.
Сашины руки на рубашке, проходятся, оглаживают по груди сверху, и потом — уже под рубашкой, ловкими пальцами — пуговицы смело.