Город из воды и песка
Шрифт:
Войнов спустился на лифте, выскочил из гостиницы, быстрым шагом дошёл до машины (парковка точно была не видна из окна их номера), залез в багажник, нашёл синюю спортивную толстовку, которую так и не удосужился вытащить после последней тренировки (надо же — пригодилась!). Надел на себя толстовку, застегнул прямо под горло, чтобы не было видно рубашки. Проверил, все ли с собой: документы, ключи, деньги. Только тогда закрыл машину и так же быстро пошёл прочь. Приложение каршеринга показывало, что буквально ещё метров сто, и он будет на месте. Да, вот она — Войнов заметил бело-сине-жёлтую тачку.
Разблокировал двери, сел внутрь, осмотрелся, примерился к коробке передач, завёлся и
Он прождал минут двадцать, всё это время убеждая себя, что всего лишь беспокоится о Саше, просто нужно убедиться, что он доехал домой целым и невредимым.
Это были невыносимые двадцать минут: долгие, бессовестные, неспокойные, когда Войнов вглядывался, как какой-то одержимый или просто преступник, в раздвижные гостиничные двери. И когда Саша показался, Войнов сразу его узнал — сердце подскочило, болезненно сжалось, и зачастило: Саша, Саша, Саша! Широкие мешковатые коричневые штаны со множеством карманов, зелёная худи, серая футболка (бох ты мой!) с Губкой Бобом, рюкзак на плече, кудрявые волосы. Войнов услышал, как Саша поздоровался с таксистом: «Добрый вечер!» — и даже если бы сердце не узнало (невозможно, совсем никак невозможно!), он бы понял, убедился по голосу.
Войнов чувствовал себя преступником, психанутым маньяком, когда мчался хвостом за Сашиным такси по Ботанической, Милашенкова, Яблочкова и наконец по Бутырской. Там, недалеко от «Савёловской», такси свернуло во дворы, но Войнов не стал преследовать, проехал ещё вперёд метров триста-четыреста и там, найдя, где встать, припарковался. Он тяжело и беспокойно дышал, пытаясь осознать, зачем это сделал. Хотел увидеть Сашу? В самом деле волновался? До одури хотел увидеть! Непереносимо! И волновался тоже. Но увидеть, конечно (нет смысла обманывать), хотел больше. Ночью, мельком, нечётко — но увидел. Влюбился ещё сильнее (разве можно сильнее?). Какой же он безумный… Совсем ненормальный.
Загорелся экран телефона, ожил Вотсап.
«Я доехал. Всё нормально».
«Хорошо. Пойдёшь спать?»
«Да. Скоро».
«Я люблю тебя, Сашенька. Спокойной ночи, маленький».
«Спокойной ночи, Никита».
«Спокойной ночи» — и только. А чего Войнов хотел? Саша мог ему не поверить, или прийти в замешательство, или просто — ну не чувствовать ничего подобного, ответного. Но Войнов всё же рассчитывал на какую-нибудь реакцию, хоть смайлик, хоть скобочка. Но пусто и тихо. Ничего. Одно дело говорить «обожаю», «скучаю», другое — признаваться в любви. Любить — это же совсем другое. И невозможно ни попросить, ни заставить, ни потребовать, ни принудить.
Войнов взглянул на себя в зеркало заднего вида, и завёл машину. Вотсап дзынькнул. Войнов схватился за телефон, открыл сообщение.
«Я тоже люблю тебя, Никита», — без смайликов.
* Кто хочет жить вечно.
? Утречка, красавчик! Отличный же денёк для секса, ага? (англ.).
? Звони, если хочешь секса (англ.).
? Конечно, детка! Определённо! Жажду тебя поскорее увидеть! (англ.)
4 В 9. Я буду тебя ждать. Целую! Хорошего дня, сэр! (англ.)
Глава 17. Господь и все его ангелы! Крот, Дюймовочка, Ласточка, юноши Кавафиса, сэр Элтон, «наше всё», Джон и плывущая Вирджиния Вульф
Войнов понимал. Конечно, он понимал. То, что с ним происходит, шквал обрушившихся чувств и эмоций — всё это объяснимо: долгожданной встречей с Сашей, тем, что он мог его (наконец!) коснуться, быть рядом. Тем, что они были близки, и секс, по правде сказать, со всеми ограничениями и странностями, на которые Войнову пришлось согласиться, секс таки получился
Бодрое утро среды от Саши звучало вот так: «Доброе утро, Никитушка! Мы с сэром Элтоном скучаем по тебе невозможным образом!»
И клип Элтона Джона восемьдесят пятого года с красивой девушкой Никитой с пронзительно-русскими серыми глазами. Пусть Войнов и не был девушкой, но для Сани, ох, для Санечки он готов был и рад бы был невозможно быть хоть мальчиком, хоть девочкой, хоть русалкой, хоть тюленчиком, хоть козочкой, хоть косолапым мишкой. Лишь бы только Саня был доволен, лишь бы только Санечка улыбался.
Особенно звонко и пронзительно отзывалось в Войнове это: «Ничего ты никогда не узнаешь о доме моём. И не держать мне никогда тебя в объятьях. Как ты мне нужен, Никита!» А вот и узнаю, узнаю, узнаю, упрямо твердило внутри. Уже обнимал! Уже ласкал! И дорогу к дому почти обнаружил. Если бы ты понимал, Санечка, как ты мне нужен, хороший мой…
Войнов отправил: «Хотел бы, чтобы я выглядел так же? Такие Никиты тебе нравятся больше? Хм-м… Подумываю прикупить себе шинельку и кирзовые сапоги. Элтон Джон такой, блин, «натуральный», как йогурт без добавок и красителей», — и ржущий, валяющийся смайлик.
«Я знал, что ты оценишь», — смайлик-улыбка с зубами.
И буквально через пару минут голосовое — Никита нажал на «прослушать» — в голову, контрольный!
— Oh, Nikita, you will never know
Anythin' about my home
I'll never know how good it feels to hold you
Nikita, I need you so
Oh, Nikita, is the other side of any given line in time
Countin' ten tin soldiers in a row
Oh no, Nikita, you'll never know.
Пел Саша не так красиво, как начитывал, но чёрт! Всё равно! Саша же! Это было дико смешно и прекрасно. Войнов ехал на работу в приподнятом настроении, весь какой-то до безобразия воодушевлённо-счастливый. Тем более, когда от Саши пришло сообщение следующего содержания: «Давай встретимся в пятницу. Ты как? Сможешь?»
Куда ещё-то счастливее?
Войнов набрал: «В пятницу? Супер! Там же? Хочешь, я закажу гостиницу? Тот же номер, если получится?»
«Да, это было бы здорово!»
Господи, в пятницу! Всего-то два дня: среда и четверг. И они снова смогут быть вместе! Ещё недавно совсем это казалось далёкой утопичной идеей, настолько несбыточной мечтой, что птицу за хвост было не ухватить — слишком высоко, как ни старайся. А теперь, смотри-ка! Никитка, давай встретимся! Уже прям в пятницу! Вот это да! Господь и все его ангелы, да они работали без выходных рук не покладая, не щадя живота своего, чтобы устроить Войнова с Санечкой счастие! Обалдеть — не встать!