Город из воды и песка
Шрифт:
Как он заснул вообще? Раз — и вырубило… Темно. Ночь? Вечер? Утро? Ах да — повязка! Войнов инстинктивно подносит руки к глазам — повязка на месте. А Саша? Саша, наверное, тоже?
Ищет рукой рядом — пусто. Где он? Саша?!
— Саш? Саша?!
— Я здесь, милый.
— Сколько времени? Я заснул, да?
— Одиннадцать почти.
— Прости. Вырубило просто… Всё в порядке? Где ты?
— Я здесь, здесь.
Кровать прогибается под весом ещё одного (такого желанного!) тела. Саша ложится рядом, сбоку — Войнов чувствует дыхание у себя на щеке, потом как Саша касается
— Сашенька…
Внутри, как по нотам, маленькими молоточками по струнам — тук-тук, тук-тук — отзывается во всём теле коротким точечным возбуждением: тут-тут, там-там. Он чувствует, как покалывает подушечки пальцев, натягивается в паху и под ключицами, теплом омывает ступни и икроножные мышцы, а член сразу же наливается и несколько раз дёргается в ответ на ласку.
Саша накрывает войновский рот поцелуем — ах, зачем ему такие сладкие губы! И такой чудесно-проворный язык! Они целуются глубоко и громко, с причмокиваниями, посасываниями, вздохами, стонами — ненасытные оба. Пальцы ищут, а найдя — требуют, сжимают и гладят: щёки, волосы, скулы, плечи, ключицы, лопатки. Этого так много и так мало!
Саша целует и целует, непоенный, нелюбленный — нецелованный мальчик! У Саши столько нетерпения и жара, что у Войнова всё тянется навстречу этому сумасшедшему, яркому, непереносимому желанию. Он сам чувствует лишь одну, такую же яркую, непреодолимую потребность — отдаться и принять, вплавить, встроить в себя, удовлетворить, насытить, любить, господи боже! Отдать Саше столько любви, сколько он запросит, сколько захочет взять, сколько решит, что способен забрать. Сашенька… Сашенька… Санечка… Мальчик… Хороший… Родной мой… Единственный…
В тот момент Войнову совсем не страшно от того, что творится у него в голове, да и чуть ниже, посередине грудины. Пусть пылают, пусть разворачиваются, вонзая тугие молодые бутоны, меж рёбрами, сквозь связки, мышцы и кожу, пусть прорезаются и жадно им напиваются — пусть, пусть… Это так надо, положено, предназначено — надо, надо, надо. Так хорошо, так правильно. Так прекрасно и больно. Он отдаст, не издаст против ни звука. Ему надо — Саше. Ему — предназначено.
Саша целует, а ладонью накрывает Войнову член. Но не задерживается, тянется дальше — мошонка, промежность. Вопросительно пальцами — можно? Тебе — всё можно: сегодня, завтра, всегда, во веки веков. Войнов закусывает губу и расставляет колени.
— Хочешь меня трахнуть? — не спрашивает — отдаёт, вручает себя Войнов.
— Можно? Никита?
— Вперёд, сладкий. Дерзай, пионер.
Смеётся — возбуждённый, отчаянный, смелый. А выдают одни только пальцы.
Войнов говорит:
— В моей сумке, Сань. Открой, там в маленьком отделении презервативы и смазка.
— Не буду же я в твоей сумке…
— Чего уж теперь-то? Достань сам. Мне сейчас, видишь, совсем не с руки…
Поднимается. Берёт
— Я сейчас… Я быстро… Подождёшь немного? Мне надо… Не уходи никуда только, ладно?
— Иди, всё в порядке, — улыбается Войнов. — Куда же я теперь от тебя денусь?
— Я быстренько…
Минута, две, три. Войнов думает, что лучше бы, наверное, сдвинуться на край кровати — так Саше будет удобнее. Только успевает подумать, как слышит шорох открывающейся двери ванной комнаты, и через несколько секунд Саша уже на кровати и опять его жадно целует: мой, мой, мой! Войнов смеётся, соглашается в поцелуй: твой, твой, чей же ещё? Конечно же — твой!
Войнов всё же сдвигается на край кровати. Саша берёт его ноги, целует, конечно, под коленями, внутреннюю сторону бедра. Потом помогает поднять ноги повыше — Войнов ждёт, не без предвкушения, пальцев и заходится стоном, когда чувствует, как Сашин язык широко, без тени смущения, проходится по промежности и сразу по дырке. Он обводит края и вторгается внутрь, сосёт, лижет, трахает — так, что Войнова уносит от восторга, потому что Саша невыразимо хорош. И оттого, что настолько интимная ласка заводит Сашу даже сильнее минета. Войнов себя едва контролирует, кажется, только стонет: «Ещё, ещё, ещё… Сашенька, Саша… Что же ты…? Ах, боже…. А-а-а, м-м-м…»
Он теряется во времени — для Войнова время теперь — только интенсивность и цвет удовольствия: оранжевый, розовый, голубой, синий.
Войнов будто падает с облака, ступни снова чувствуют мягкое, а голова немного проясняется от слишком ярких (он сам не ожидал, что будет так!) ощущений. В ушах шумно — Войнов слышит только одно своё дыхание, прерывистое, заполошное.
К его до краёв наполненной звуками и ощущениями картине удовольствия внезапно добавляется ещё одно чувство: обоняние.
— Мятная? Ты купил? Серьёзно?! — удивляется Саша.
— Ну, чтоб всё по фен-шую… Чтобы аутентично… — тяжело отзывается Войнов.
Ему приходится шумно втянуть в себя воздух, когда он чувствует, как внутрь проникает палец. Саша пробует небыстро, туда и обратно, на две фаланги. Войнов одобрительно стонет и шире разводит колени. Палец проникает глубже и начинает двигаться быстрее.
— Ты такой потрясающий, — выдыхает Саша.
— Это признание, ох, мне, или… Саш… м-м-м… моей заднице? — пытается пошутить Войнов, но получается не очень, потому что разговаривать становится как-то совсем сложновато.
— Обоим, Никита. Обоим.
Голос! Сашин голос — он в себя впитывает, втягивает, порабощает, заставляет всё чувствовать, переживать ещё отчётливее, ещё сильнее.
Войнову даже не надо ничего говорить: Саша попадает куда надо, прямо по простате, и ощущения такие невероятные, мучительно-приятные, похожие на то, как если тереть обнажённую головку большим пальцем, только давление на простату чувствуется как более мягкое и деликатное, но и более глубокое, а ещё настойчивое, навязчивое, мучительное и тревожащее.