Госпожа моего сердца
Шрифт:
Она не говорила ни с кем, а просто шла наугад: внутренний двор, надвратная башня, помещения для стражи. Оружие и доспехи, потемневшие от времени и отсутствия ухода. Сопровождавший ее эскорт ничего не объяснял о причинах такого упадка и запустения.
«Здесь все так, как оставили они», — сказал ей Рук. Но у нее все равно не укладывалось в голове, как могли петь и играть в главном зале менестрели, когда день за днем все ветшало, приходило в негодность, разрушалось.
Послышался тихий звон. Из окна Меланта увидела, как двор пересекал священник, неся небольшой
Она направилась вслед за ним в часовню, сопровождаемая своим молчаливым войском.
Золоченые своды, позолоченные фигуры серафимов и херувимов, вышитые золотом котир, дискос, позолоченное распятие. Святилище являло собой чудо великолепия. Все краски были теплыми и тонкими, с переливами и полутонами. Она остановилась у входа. У алтаря священник читал молитву об упокоении. Когда он начал перечислять имена умерших, начав с лордов Вулфскара, она стала считать и насчитала не менее ста имен, после чего сбилась и прекратила счет. На алтаре имелись бронзовые доски с выгравированными именами, но священник, кажется, не читал их, а называл по памяти.
Когда она покинула часовню, Уильямы последовали за ней. Что-то похожее на нормальную жизнь и сколько-нибудь приемлемый порядок она обнаружила в меньшем зале для слуг. В очагах горел огонь, в спальнях имелись заправленные кровати. Даже ее бессловесный эскорт здесь вдруг обрел речь — сопровождавшие ее менестрели начали переговариваться между собой. Уильям Фулит, словно вместе со всеми вышедший из транса, произнес:
— Не хочет ли ее величество осмотреть помещения для содержания охотничьих птиц?
Меланта позволила отвести ее туда. Место содержания птиц оказалось достаточно приличным: свежий песок на полу, высокие решетчатые окна, позволяющие свежему воздуху и солнечным лучам достигать всех уголков помещения. С некоторой помпой ей представили Хью Доула, «сына последнего сокольничего покойного лорда». Как и свой хозяин, он умер во время чумы.
Гринголет потряс Хью до глубины души. От восхищения он не мог вымолвить ни слова и поэтому, отвечая на вопросы Меланты, только показывал на различные подручные средства, необходимые для содержания охотничьих птиц, сопровождая жесты какими-то непонятными словами северного диалекта.
Меланте понравилось состояние птиц. Они выглядели вполне здоровыми, имели хорошее оперение, их клетям были доступны солнечные лучи и воздух, но сами они были укрыты от ветра. Гринголет согласился пойти к Хью Доулу без возражений.
Что особенно понравилось Меланте, так это то, что она не услышала от Хью Доула никакой чепухи «из его собственного опыта» о том, как надо обходиться с таким соколом. Он просто внимательно слушал ее объяснения, и было видно, что он будет скрупулезно выполнять их. Гринголет вел себя вполне спокойно, и даже выглядел довольным, — все его предки летали над снегами и замерзшими реками северных стран. Очевидно, поэтому холодный ветер с гор пришелся ему по вкусу.
Разместив Гринголета,
Уильям Фулит явно был здесь и управляющим, и судьей, и господином в одном лице. Уильям Бассинджер, кажется, не имел никаких других обязанностей, кроме двух: произносить красивые речи своим густым басом и пробовать рагу.
Затем они заглянули в кладовую для провизии и направились в часть дома, предназначенную для проживания женщин.
Это была палата, такая же, как и все остальные, — холодная и сырая, с паутинами, покрывающими многочисленные резные украшения и ковры. Падающий из окон свет с трудом пробивался сквозь запыленные окна. Меланта обернулась к своей «свите» и, взмахнув рукой, произнесла:
— Только Уильямы. — Давая этим понять, что не желает присутствия остальных.
Краем подола Меланта смахнула пыль со стула, стоящего около окна, и села, устремив твердый взгляд на двух Уильямов.
— А теперь, мои дорогие, — сказала она по — французски, — мы немного откровенно поговорим.
Уильям Бассинджер поклонился, а Фулит преклонил одно колено.
— Ваше величество, — сказал он униженно.
— Поднимись и смотри мне в глаза.
Она подождала, пока они исполнят ее приказание. Брови Бассинджера поползли вверх, на лице начало появляться невинно-удивленное выражение. Оно было таким искренним, что, пожалуй, даже дитя не могло бы выглядеть более невинным, чем он сам. Лицо Уильяма Фулита-дурачка, напротив, ничего не выражало. Единственным признаком того, что он неспокоен, был едва различимый румянец.
— Скажите мне, что же случилось здесь? — наконец произнесла она.
Бассинджер поклонился.
— Ваше величество, — начал он. — Да поможет мне Бог употребить мои скромные таланты для выполнения этого повеления, предназначенного вами для нас. Ваше величество, я обращаюсь к Всевышнему за поддержкой, чтобы он пополнил меня той силою и тем совершенством выражения, которые позволили бы мне усладить ваш слух моим сочинением…
— Не сочинением, всего лишь рассказом о событиях, — оборвала она нетерпеливо. — Только то, что было в действительности.
Он обиженно посмотрел на нее. Затем приподнял голову, выставив подбородок, набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:
— Так я начну свое повествование и расскажу вашему величеству о тех достойных и трагических событиях, которые заключены навеки в книгу бытия лорда Руадрика, предка предков, отца отцов для нашего теперешнего лорда.
Меланта подняла руку и выставила палец.
— Нет, давайте-ка отбросим несколько отцов, а лучше и вовсе начать с теперешнего лорда.
— А… но, ваше величество, его отец, лорд Руадрик, был великим человеком несравненной отваги и замечательный телом и душой. Итак, как я сказал вам…