Государев наместник
Шрифт:
– Об этом не горюй, – сказал подьячий. – Земля – не сукно в торговом ряду, я мерю её не в натяг, а слабину даю. Будешь доволен.
Не успели обойти всю землю, как на взмыленном коне примчался Лайков и заторопил отказчика на выбранную им землю.
– Не мешайся, шляхтич! – грозно рыкнул на него подьячий, обнаружив, что под приказным затрапезным обличием скрывается свирепый нрав. – Никуда твоя земля не денется. Отсель хоть день скачи, сломя голову, других помещиков нет. И до тебя дойдёт черед!
От этих слов обычно драчливый Лайков как-то увял и отправился восвояси.
– Пора грамоту делать, – сказал Говоров, когда они объехали
Он развязал свою суму, вынул из неё чернильницу, перья, бумагу, сел на пенёк и задумался.
– Что не пишешь? – спросил шляхтич.
– А чем писать? Чернила-то высохли.
Палецкий расхохотался, достал из-за пазухи золотой и кинул подьячему. Тот ловко поймал его на лету и сунул за щеку.
– Начнём, благословясь, – промолвил подьячий и, взяв перо, застрочил по бумаге с такой скоростью, что малограмотному шляхтичу стало не по себе: то ли пишет приказной выжига? А тот на одном дыхании исписал более пол-аршина бумаги, посыпал мелким песком насыпанное, затем сдул его и протянул отказную грамоту.
– Вычти, шляхтич, всё ли ладно, – сказал Говоров и, выплюнув на ладошку золотой, обтёр его рукавом и сунул куда-то вглубь своей одежды.
– Вроде всё верно, – нерешительно сказал Палецкий. – Значит, эта земля теперь моя?
– Твоя, шляхтич, пока великий государь тебя своей милостью жалует. Жалованную и отказную грамоты храни пуще глаза. В них вся твоя жизнь и твоих детей.
Подьячий сложил чернильницу, перья и бумагу в суму и отправился к поджидавшему его Степанову, который уже выбрал землю и торопился получить на неё отказную грамоту.
Палецкий остался на своей земле один. Первые, самые острые чувства уже его покинули, хмельное ощущение восторга сменилось трезвым взглядом на всё вокруг. К работе на земле нужно было приступать не мешкая, и Палецкий, свистом подозвав коня, поехал к стану, который разбил стрелецкий десятник на берегу Майны.
В десяти крестьянских семьях, пожалованных Палецкому царём, мужиков, годных к работе, было пятнадцать душ, в некоторых семьях жили младшие братья и племянники хозяина. Из них на Майну шляхтич взял пятерых неженатых мужиков. Они шли в Дикое поле с большой неохотой и угрюмо глянули на Палецкого, когда тот подъехал к ним, велел взять топоры и косы с телеги и идти за ним следом на другую сторону Майны.
Через реку мужики перешли голышом, держа одежду над головой. На берегу переоделись и уставились на поджидавшего их шляхтича.
– Великое дело начинаем, ребята, – сказал Палецкий. – Будем ставить деревню, ломать пашню, сеять хлеб – жить здесь будем. Вот вам мой урок: накосить и сметать тридцать копен сена, затем поставить большую избу. Ближе к осени вас сменят ваши родичи. Работайте, чтобы им было где укрыться от ненастья и чем кормить лошадей. Всем понятно?
Мужики молчали, уставившись в землю. Палецкий не удивился: русский мужик тяжёл на подъем, без погонялы с места не сдвинется.
– Как звать? – спросил он ладного парня, единственного, кто с виду показался шляхтичу смышлёным.
– Прокопка, – широко улыбнувшись, ответил тот.
– Будешь в ответе за всех, – сказал Палецкий. – Берите косы и ступайте на луг. Там трава такая, что с одного прокоса три копны выйдет. И знайте, лентяю потачки не будет.
Подьячий Говоров за день успел наделить землей всех шляхтичей. Он был доволен: и дело сделал, и себя не забыл – четыре золотых, по полтине каждый, это
С той поры шляхтичи разделились, стали жить всяк сам по себе на своей земле. И сразу в каждом проявился свой норов хозяина. Лайков без удержу лаял мужиков, одного парня, сломавшего косу, отодрал плетью. Удалов во всём следовал повадкам своего соседа, правда без битья, но лаялся страшно. На другой стороне Майны было тихо. Палецкий давал с утра урок, а вечером смотрел, что сделано. Поначалу мужики было заленились, но шляхтич поставил на расправу старшего, Прокопку: привязал его к дереву под комариные жала. Парень сначала крепился, а потом так завыл, что майнским волкам не по себе стало. Однако всех сноровистее оказался тихоня Степанов. Он каким-то неведомым способом и мужиков отучил от лени, и стрельцов запряг в работу за три полушки в день. Те начали в чёрном лесу заготавливать брёвна для помещичьей усадьбы. Другие шляхтичи, узнав об этом, дивились, как эта придумка не могла прийти им в голову.
Новопоселенцам в их делах способствовала погода. Стояли тёплые безветренные дни, кроме комаров, их ничто не беспокоило. Питались люди справно: кроме толокна и сухарей, каждый день варили уху с большим количеством рыбы. Сорожки, окуней, щук в Майне было много, и она битком набивалась в морды. Палецкий, осматривая свои угодья, в лесу наехал на старое дерево, из которого доносился неумолчный пчелиный гуд. Своего смельчака не нашлось, вызвался один из степановских мужиков, залез на дерево и разорил борть, наковыряв из дупла полный берестяной кузов пчелиного мёда. Все тогда посластились вволю, и шляхтичи, и мужики.
Крестьяне знали, что домой они пойдут лишь после того, как сделают всё, что им велено, поэтому работали споро. Трава была густой и укосной, за каждым взмахом косы оставался тяжёлый валок, солнце быстро его подсушивало, и скоро сено начали сгребать и метать в копны, которые затем приваливали с боков и сверху ветками. Палецкий был доволен, сенокос завершён и можно начинать ставить избы. Он уже наметил, где и какие деревья срубить. В нём проснулся хозяин, для временной избы выбирал деревья похуже, а жилище для крестьян решил сделать полуземляными, с небольшим, в аршин поверх земли срубом и пластяной крышей.
На следующее утро четверо мужиков отправились в рощу на заготовку брёвен для избяного сруба и крыши, а Прокопка пошёл за Майну взять у стрельцов лошадь с телегой для вывозки леса. Утро было туманным, мокрая от росы трава приятно холодила парню ноги, невдалеке постукивал дятел. Река обмелела, и, сняв штаны, Прокопка перешёл её вброд. Стрельцы уже были на ногах – кто умывался, кто жевал размоченный в ключевой воде ржаной сухарь, кто, обратясь на восход, творил утреннюю молитву.
Лошади паслись невдалеке от стана, и Прокопка пошёл к ним, ухватил за гриву саврасую кобылу, успокоил ласковыми шлепками по шее, и, сняв с передних ног путы, повлёк её за собой. Поначалу он привёл кобылу к речке на водопой, но она, брезгливо оттопыривая губы, сделала несколько глотков и подняла голову.