Государев наместник
Шрифт:
– Заваривай, вот по сию пору, – сказал Кунаков, указав перстом, сколько наливать в каждую чарку кипятку. Подойдя к вешалке, он снял с крюка чистое полотенце и накрыл им отвары, чтобы круче заварились.
Богдан Матвеевич слова Кунакова слышал будто издалека. В глазах стало мутно, грудь стеснило, телесная дрожь усилилась.
– Испей, Богдан Матвеевич, отвару, – сказал Кунаков, поднося к губам больного чарку. – Вот и хорошо! Теперь испей из другой. Так, молодец! А теперь приляг.
Дьяк помог Хитрово лечь на постель и накрыл его шубой. Выходя из комнаты, он строго сказал Васятке:
–
Дьяк вышел на крыльцо и недовольно глянул вокруг. Небо было затянуто тучами, моросил мелкий холодный дождь, вокруг не было ни души, и лишь на надвратной был человек, об этом известил удар государева колокола. Кунаков спустился с крыльца и, обходя залуженные места, подошел к избе Никифора. Поднял палку, с которой никогда не расставался, и стукнул в дверь. В избе заплакал младенец, Кунаков ещё раз ударил в дверь, которая тотчас распахнулась, и на пороге появился Никифор, а из-за его плеча выглядывал Ксенофонт.
– Это кто у тебя гостюет? – спросил дьяк, впиваясь взглядом в диакона. – Чужих людей в крепости быть не должно.
– Ах ты Господи! – всплеснул руками Никифор. – Это присланный из Казани диакон Ксенофонт. Только что пришёл.
– Не крути, поп, – жестко сказал Кунаков. – Мне ведомо, что он целый день по крепости бродит. Отписка от митрополии у него есть?
– Сейчас явлю грамоту, – сказал Ксенофонт.
– Завтра явишь на съезжей, не до этого пока. Идите, отцы православные, в храм и сотворите молебен о здравии раба Божьего окольничего Богдана Матвеевича!
Проводив взглядом Никифора и Ксенофонта, поспешивших в храм, дьяк вернулся в воеводскую избу, зашёл на свою половину и крепко задумался. Опасная болезнь Хитрово в случае, не приведи Господи, печального исхода разрушала надежды Кунакова на ближайшее будущее. На днях он получил из Москвы грамоту от своего товарища по прежним службам дьяка Волюшанинова. Государев дьяк сообщал, что царю нужен человек для посылки на Украину, где пламя казацкой войны заполыхало вовсю, к гетману Хмельницкому, и Волюшанинов назвал имя Кунакова как умельца во всяких посольских хитростях, и вскоре должен последовать его вызов в столицу.
Синбирск уже надоел Григорию Петровичу, не та это служба, где можно было ожидать больших пожалований землей и деньгами, обычное городовое строительство, конца которому не предвиделось ещё лет пять, а у него две дочери невесты и почти бесприданницы, если сравнивать с другими, чьи отцы успели, сидя на воеводствах, нахапать и набить мошну под завязку купеческими посулами и грабежом тяглого люда. «Если с Хитрово что случится, – размышлял дьяк, – то я застряну в Синбирске надолго. Пока другого воеводу пришлют, пройдёт немало времени, и поездка к Хмельницкому достанется другому».
За этим раздумьем Кунаков не забывал присматривать за работными людьми. Хотя непогода и заставила их сидеть по шалашам, но дьяк примечал, что многие впали в уныние и задумчивость, а это плохо. Мужика нужно всегда держать крепко, чтобы он работал до седьмого пота, после наедался до отвала и ложился спать, желательно без мечтательных сновидений. Вот тогда мужик послушен и
Два дня Богдан Матвеевич находился в беспамятстве, Васятка не отходил от него, поил отварами, укутывал. Что ни час, к хворому заглядывал Кунаков. Несколько раз приходил отец Никифор. Наведывались приказчики и сотники, но в избу их не пускали. Постояв у крыльца и получив от Кунакова наказ говорить своим людям, что воеводе стало лучше, они скрывались в клубах влажного тумана, который по вечерам стал окутывать Синбирскую гору.
В какое-то утро из этих несчастливых для синбирян дней к граду подошёл струг, с него сошёл стряпчий, из тех, что отираются в Кремле подле царских сеней, и объявил, что он послан великим государем к синбирскому воеводе с важным поручением. Стрелецкий полусотник, начальник подгорной сторожи, немедленно доставил царского вестовщика к воеводской избе.
Дьяк Кунаков принял его хмуро.
– Объяви, с чем послан, – сказал он, неприветливо поглядывая на хлыщеватого молодого дворянина с золотой серьгой в ухе.
Вестовщик не смутился холодным приёмом и уел дьяка тем, что начал громко вычитывать полный титул великого государя, и Кунакова, небрежно сидевшего в кресле, словно пружиной подняло на ноги. Стряпчий говорил титул, медленно отчитывая каждое слово и мстительно поглядывая на дьяка: «Что, уел-таки я тебя, синбирский лежень!»
Затем он поставил на стол ларец из дорогого кипарисового дерева, изукрашенный серебряной чеканкой. Кунаков отворил крышку и замер от увиденного: в ларце находился серебряный позлащенный крест, убранный жемчугом и драгоценными каменьями. Он истово перекрестился трижды и с благоговением вынул из ларца государев дар. На кресте была надпись. Григорий Петрович надел оловянные очки и медленно прочел: «Повелением Великого Государя, Царя и Великого Князя Алексея Михайловича и его благоверныя Царицы и Великой Княгини Марии Ильиничны сделан сей крест в Синбирск во град в соборную церковь Живоначальныя Троицы…»
Кунаков бережно возвратил крест в ларец, кликнул своего подьячего и велел тому поместить царского стряпчего в лучшую комнату и угощать его всем, что он пожелает.
Оставшись один, дьяк задумался, затем достал из ларца крест и положил его перед собой. В комнате было сумрачно, и через некоторое время Кунаков стал замечать, что порой от креста исходит дрожащее свечение. Он простёр под ним ладонь и почувствовал тепло, поднимающееся от креста подобно живому дыханию. Кунаков отнял руку, потом вновь простёр, и тепло опять обволокло ладонь и проявилось лёгким покалыванием в кончиках пальцев.
Ещё не веря открывшемуся ему чуду, Григорий Петрович встал на ноги, потёр виски и вышел на крыльцо. Дождь перестал, облака поднялись выше, сквозь них узким лезвием просочился солнечный луч, и дождливые капли на заборах и крышах заиграли многоцветием множества крошечных радуг. «Если крест чудотворен, – подумал дьяк, – то почему он явился передо мной? Аз многогрешен…» В этот миг над головой дьяка что-то прошумело, в лужу подле крыльца сел дикий голубь и стал омываться водой, топорща крылья и воркуя. И в этом Кунаков увидел некий вещий знак, посланный ему не отсель.