Государев наместник
Шрифт:
Он вернулся в свою избу, бережно положил крест в ларец и пошёл к Хитрово. Утомлённый двумя бессонными ночами Васятка вскинулся с лавки, на которой лежал, но дьяк предупреждающе поднес к губам палец.
– Как Богдан Матвеевич? – шепотом спросил Кунаков.
– Ни разу не опамятовался, совсем плох.
– Выйди отсюда.
Васятка осторожно закрыл за собой дверь, а Кунаков сел на лавку рядом с больным. Лицо воеводы осунулось, нос заострился, при дыхании из груди слышались хрипы. Дьяк сухой тряпицей отёр с его лица пот и убрал белизну из уголков глаз.
Утром к Григорию Петровичу прибежал взволнованный Васятка.
– Воевода очнулся! Тебя требует!
«Ужели распятие помогло?» – подумал дьяк и поспешил к воеводе.
Хитрово сидел на лавке, опустив босые ноги на пол, и пил из чарки отвар.
– Как можется, Богдан Матвеевич? – спросил Кунаков.
– Глаза открыл, значит, ожил. В голове пошумливает, а так здоров.
– Рано быть здоровым, Богдан Матвеевич, рано, – запротестовал Кунаков, бережно укладывая Хитрово на лавку.
– Как там погода? – спросил Хитрово.
– Сегодня, кажись, вёдро, – ответил Кунаков. – Надо людей поднимать на работы, а то, поди, все бока пролежали. Да и сам народ ожил, одежонки сушат.
– Сколько людей умерло за эти дни?
– Близко к сотне, – ответил Кунаков. – Много хворых.
– Что ещё? – спросил Хитрово.
– Стряпчий прибыл из Москвы, привёз крест для соборной церкви от царя и царицы.
– Наш государь Алексей Михайлович не оставляет нас своим попечением, – сказал Хитрово. – Неси, Григорий Петрович, распятие.
– Здесь оно, Богдан Матвеевич, – смущенно сказал Кунаков.
– Где же?
– Я вчера, как взял в руки крест, так сразу почуял, что в нём есть чудесная сила. Сияние узрел и тепло, источаемое от государева дара. – Дьяк ещё пуще смутился. – Вчера, когда ты был без памяти, подложил под тебя в надежде на исцеление. И помогло, как видишь.
Кунаков сунул руку под подстилку, достал крест и подал Хитрово.
– Надо бы известить патриарха о сем чуде, – сказал Кунаков.
– Оставь и думать об этом, Григорий Петрович! – воскликнул Хитрово. – Какие мы святые угодники, нам за наши грехи прямая дорога в ад. Отдай крест Никифору, ему место в храме. Подай мне кафтан, пора явиться перед приказчиками и сотниками.
Струг, на котором полоцкие шляхтичи прибыли в Казань, отчалил от пристани. С него до Максима Палецкого донёсся голос попа Никифора, благословляющего новопоселенцев крестным знамением. Стрелецкий капитан Нефёдов молча стоял на корме и, как показалось Палецкому, насмешливо на него глядел. Шляхтич зло плюнул в воду и отвернулся в сторону города.
Большого волнения от того, что они добрались до Казани, приезжие не испытывали. Они знали, что будут находиться здесь временно, до определения им поместных владений на Майне, поглядывали вокруг с осторожным любопытством. На пристани четырьмя кучами лежали сброшенные со струга вещи, рядом с ними стояли жёны и дети.
– Спешу вас поздравить, панове, – сказал самый молодой из шляхтичей, Сергей Лайков. – Мы добрались
– Надо бы возчиков кликнуть, – произнёс ворчливым тоном Удалов. – Да где их тут взять?
Третий шляхтич, Степанов, молчал, тупо уставившись в землю. Он давно понял, что пороха не выдумает, и всегда послушно следовал мнению большинства.
Палецкий на струге даром времени не терял, он подолгу вёл беседы с бывалым кормщиком и много чего вызнал о русских порядках и обычаях, без знания которых в неведомом краю нельзя было сделать и шагу.
– Эй, малый! – крикнул шляхтич ярыжного человека, который вился вокруг них, поджидая случая спереть что-нибудь у приезжих. – Где тут начальник пристани? Веди к нему!
Дверь избы пристанского начальника была распахнута настежь. Палецкий шагнул в полумрак и скривился от сивушной вони. На лавке лежал человек и храпом отпугивал мух, которые норовили залететь и залезть в его отверстое хайло.
– Эй, начальник! – громко произнес Палецкий. – Очнись, у тебя Волгу украли!
Ответом ему был могучий выплеск храпа, в котором были и бульканье, и свист, и хрипение. Шляхтич покачал головой, взял бадью с водой и вылил на пьяного. Тот вскочил, как ошпаренный, и завращал полумутными очами. Палецкий для полного отрезвления наградил его щедрой оплеухой.
– Так-то ты государеву службу правишь! – грозно вскричал шляхтич. – Я тебя посажу в воду!
Через малое время возы для приезжих были поданы, на них погрузили вещи, посадили малых детей, и обоз направился к Казани. Дорога до города была топкой, в половодье пойму широко заливало водой. Палецкий ехал на коне обочь дороги и приглядывался к казанскому кремлю, который возвышался каменными башнями и стенами на холме. Опытный воин, шляхтич оценил сразу, что твердыня практически неприступна, и взял её в свое время царь Иван Грозный большими людскими потерями и перевесом сил в огненном бое.
Ворота в кремль были открыты и никем не охранялись. Обоз шляхтичей въехал на площадь и остановился возле коновязей. Палецкий слез с коня и огляделся: вдоль крепостной стены стояли несколько изб, а одна, что стояла супротив ворот, выделялась своими размерами. Эту избу можно было назвать теремом – на каменной подклети, в два этажа, с высоким и просторным крыльцом, шатровой узорчатой, как печатный пряник, крышей. На крыльце стоял высокий и худой старик в шубе и остро поглядывал на приезжих.
Палецкий решил, что это должно быть воевода, и галантно поклонился ему на свой польский манер. Его примеру последовали другие шляхтичи. Старик взмахнул рукой, что-то крикнул и ушел в избу. Приезжие переглянулись, к ним быстрым шагом шел служивый человек.
– Воевода князь Прозоровский, – сказал он, отчеканивая каждое слово, – спрашивает, что вы за люди?
– Мы, – ответил за всех Палецкий, – полоцкие шляхтичи. Определены великим государем в свои поместья на Майне.
– Ступайте за мной, – сказал служивый. – Воевода хочет вас узреть. И не заноситесь. Князь скор на расправу.