Готамерон. Часть I
Шрифт:
— Странная женщина, — произнесла Анабель, следуя за белой волчицей. — Чересчур щедрая для отшельницы.
— Будь у Мореллы свиток обращения, по-твоему, стала бы она его спускать на прогулку по лесу? Лучше не думай об этом. Мать и дочь не зря живут в глуши. У обеих есть тайны.
Мягко ступая по ковру сухих листьев, волчица медленно шла сквозь кусты, время от времени принюхиваясь. Иногда она меняла направление и обходила, казалось, безопасные участки леса. Шанти, наблюдая за ее поведением, вскоре догадался, что та избегает встречи с хищниками, чьи берлоги и гнезда попадались на пути. Один раз он даже заметил, как неподалеку из дыры в
Шелест травы на ветру возвестил о том, что они приблизились к полям. Пересекая заросли теневого папоротника, оба попали на крошечную поляну, где в одночасье едва не расстались с жизнью. Высматривая вдалеке между просветами деревьев ферму Годвина, они вплотную приблизились к волчьей яме и непременно провалились бы внутрь, если бы волчица вовремя не зарычала.
— Ниргал меня разорви! — попятившись, произнес Шанти, глядя на окровавленные колья внизу.
— Наверное, местные охотники вырыли.
Анабель оглянулась, собираясь поблагодарить спасительницу, но волчицы рядом уже не было.
— Смотри-ка! — воскликнул Шанти, указав в сторону опушки. — Она вывела нас к утесам. Фермы здесь нет. Староста тебя точно не найдет.
— Морелла, люблю тебя, — прошептала девушка, послав в чащу воздушный поцелуй.
Достигнув рощи, они пошли вдоль поля, где под палящим солнцем стояли пугала в дрожащих на ветру лохмотьях. Пока не созрела пшеница, большинство крестьян трудилось на огородах и лесоповалах. Встречи с ними они могли не опасаться, как и встречи с наемниками, предпочитавшими проводить время у дорог или в таверне у Гриффина. Справа возвышалась сланцевая гряда, закрывавшая собой часть неба. Золотистые лучи освещали ее вершину и кромку рощи, ту часть, где начиналась пашня. Близился вечер, и тени постепенно вытягивались, пересекая заваленные камнями низины и заросли маквиса у подножья скал.
— Тебе правда жаль Оливера? — нарушил долгое молчание Шанти, глядя на море зеленой пшеницы.
— А ты как думаешь?
— Сказать, что ты убита горем — трудно.
— По-твоему я должна плакать весь день и умолять Нисмасса вернуть мне любимого? — с издевкой отозвалась крестьянка, поигрывая копьем.
— Никто бы не удивился. Вы были так близки. Оливер тобой дорожил. Уж я-то знаю. Он мне говорил. Я понимаю, каково тебе сейчас, так что можешь себя не сдерживать.
Анабель остановилась и пристально на него посмотрела, сощурившись так, словно собиралась пустить стрелу. Губы ее задрожали. В глазах появился блеск. Казалось, она все-таки заплачет, но железная воля снова взяла верх.
— В старом доме у ручья жила дружная семья, — зловеще прошептала она и, как ни в чем не бывало, зашагала дальше. — Всегда помни, что это уже конец. Слишком много опасностей вокруг и слишком мало таких как Оливер или как ты. Тех, кто готов помочь задарма. Да, я любила его. Теперь он мертв. Что с того? Любой из нас рано или поздно умрет. Разве не глупо рыдать над разбитым кувшином молока?
— В слезах нет ничего постыдного, Анабель. Как нет глупости в чувствах.
Шанти все надеялся, что девушка сбросит маску и откроется ему, но Анабель по-прежнему была неприступна и холодна как могила.
— И то и другое — признак слабости, Шанти, — бросила через плечо крестьянка, смерив его утомленным взглядом. — И вообще, хватит скулить! Пусть меня убьет стрела, но не твоя жалость. Ничего этого вообще не случилось бы, не будь Оливер таким доверчивым.
— Какой еще козел? Я его знаю?
Анабель громко фыркнула и закатила глазки.
— Нет, ну что ты! Я же давно хотела тебе сказать. В общем, Оливера надоумил забраться в склеп один старик. Пилигрим, кажется. Скорее всего, о вергальском клинке ему тоже рассказал он.
— Как странно, — в раздумьях пробормотал Шанти, теребя пуговицы жилета. — Зачем пилигриму советовать такое, и откуда он вообще мог знать, что спрятано в крипте барона?
— Все просто. Он хотел, чтобы мы там умерли.
— Но зачем ему желать нам смерти?
— Много, много вопросов, Шанти, — бойко отозвалась крестьянка. — Узнаю, когда найду его. Он следующий в моем списке, после стриженой суки.
Выйдя на дорогу, Анабель остановилась и долго смотрела куда-то в сторону.
— Ну и дела, — прошептала та, глядя на пустой постамент, окруженный кустами сирени. — Раньше здесь стояла статуя Нисмасса.
— Уверена?
— Ты еще спрашиваешь? Сколько себя помню, всегда видела, как у нее молились торговцы и крестьяне. Интересно, кому мог понадобиться этот истукан? — Анабель пожала плечами и пошла вдоль дороги, время от времени оглядываясь на болото, где среди цветущих островков бродили чешуйчатые вырны издали напоминавшие сгорбленных старух. — Кругом одни загадки и чудеса, но это ведь Готфорд. Так и должно быть… наверное.
— Почему же ты хочешь его покинуть? Зачем тебе на большую землю? Что ты будешь там делать? Магория и Форстмард охвачены войной. Никты сотнями уводят людей в рабство. Рано или поздно тебе придется сражаться, а ты кроме копья и ножа другого оружия в руках не держала.
Крестьянка повернулась и, вонзив копье в землю, холодно на него посмотрела. Шанти ждал, что она скажет, но Анабель просто сверлила его взглядом.
— Ты слишком много обо мне говоришь, Шанти, — наконец произнесла девушка. — Мы идем вместе без слов или я иду одна без тебя.
— Мы идем вместе, — кротко подытожил он, коснувшись разбитого носа.
Вверх по склону они зашагали молча.
3-й месяц весны, 24 день, Тридвор — III
Вооруженные длинными мечами и легкими арбалетами, ополченцы покинули Готфорд едва солнце пересекло полосу зенита. Неподалеку от ворот, Румбольд и Фергус припустили коней рысью, послав вперед сопровождавшего их стражника Рика. Долго ехали под утесами среди еловых рощ, вдоль которых тянулась городская стена. Затем начался крутой подъем. Лесная дорога устремилась в горы. Все это время Румбольд отвечал на его вопросы односложными фразами, но стоило им подняться над долиной, и младший сержант разговорился.
— Чудесно. Воровское логово осталось позади, — прокомментировал тот, оглядываясь на город, раскинувшийся далеко внизу и, поглядев на него, как бы невзначай прибавил: — За исключением одного вора.
— Неужели ты все еще сердишься? — проворчал Фергус.
— От чего же, старший сержант Фергус. Меня всего-навсего пытались убить. Подумаешь, большое дело. — Румбольд поправил повязку на лбу и усмехнулся. — Я не сержусь, но и не забуду вам этого. Знаю, что с некоторых пор я для вас стал открытой книгой, за исключением одной страницы… Мне же о вас почти ничего не известно. Расскажи что-нибудь о поддворье. Например, о чем вы так долго болтали сегодня утром?