Граф Платон Зубов
Шрифт:
— Как можно, ваше сиятельство! И в голове такое не поместится — счастье быть с вами обок. И с государыней императрицей.
— Прав, не обижу. Поместье тебе подобрать надо.
— Если бы на Волге, ваше сиятельство.
— Будет тебе и на Волге, и с рыбными тонями. А пока главное — следи за Малым двором. Сам знаешь, многие за цесаревича болеют. Масоны, скажем.
— Для ведомства Шешковского.
— Отнюдь! И думать о таком не моги. Тут знаешь, осторожность какая нужна. Государыне не два века
— Ваша правда, ваше сиятельство. Не перестаю удивляться, как вам удается с Малым двором в добрых отношениях оставаться. При характере цесаревича да подозрительности его!
— Каждая царственная особа иметь характер нелегкий для простых людей может. Право венценосцев. А Павел Петрович рано ли, поздно престол займет, и тогда…
— А как же Александр Павлович?
— Тихо! Тихо, Грибовский! О чем говоришь — сам не знаешь. Как Господь определит, так и будет. А пока поздравляю с назначением. Сегодня ввечеру тебе государыня о нем сама скажет.
— Ваше сиятельство, по гроб обязан!
В. В. Капнист — А. А. Капнист. 17 мая 1793. Петербург.
Чтоб несколько польстить государыне и склонить ее на некоторое мне благоволение, написал я оду на обручение великого князя Александра [16]. Державин поднес ей мою оду 10 числа пополудни. Одиннадцатого поутру преподнес я оду великой княгине Елизавете, а после полудня — великому князю Александру. Сии последние меня поблагодарили, а что о сем думает государыня, пока не знаю…
Посылаю тебе экземпляры: прочти и подивись, как нужда впервые заставила меня в два дня сочинить оду. Ежели бы мне надо было бы, чтоб вырваться отсюда, сочинить их в 24 часа дюжину, думаю, меня б на это достало. Да что делать?..
Петербург. Зимний дворец. Кабинет Екатерины. Екатерина, А. В. Храповицкий.
— Ты слышал, Храповицкий, Платон Александрович о собственной канцелярии просил.
— Платон Александрович и ко мне с советом таким обратиться изволил. Очень беспокоился, чтобы люди деловые были — не промахнуться бы.
— И что думаешь?
— Советовать, государыня, затруднительно, поскольку неизвестно мне, чем именно Платон Александрович заниматься планирует.
— Да покамест ничем, я так полагаю. Присмотреться ему надобно. Себя к делу определить. Только там и разберется, когда бумаги в руки возьмет, первые доклады послушает. Обижать его не хочу.
— Как можно, государыня. Да и при талантах Платона Александровича было бы такое несправедливо.
— Да, способностями Бог его не обидел. Кабы прилежания побольше.
— Молодость, государыня, молодость.
— Не великий
— Так, может, людей многоопытных из разных областей предложить. Не то что подсказать могут, а присмотреться удобнее будет.
— Кого-нибудь на примете имеешь?
— Да как сказать, ваше величество. Сколько мог приметить, с большим пиететом, прямо скажем, уважением Платон Александрович к покойному князю Таврическому относился.
— Сама удивлялась, с чего бы. Неужто иных примеров нету?
— Прежде всего, государыня, великая вам преданность. Уж в ней покойный князь не знал себе равных. Если в чем и не прав был, так в целом к вашему интересу стремился.
— Хочешь сказать, к российскому. Заврался, Храповицкий, совсем заврался. Вот уж о державе покойный меньше всего думал.
— Ваше величество!
— Полно, полно, не хуже меня знаешь — из каждого дела карманы себе набивал. Свои лопаться стали, и племянниц не забыл.
— Кто, государыня, Богу не грешен, царю не виноват.
— Крепко был виноват светлейший. А главное — напоследях так обленился, таким сибаритом заделался, что кабы не военачальники наши, все турецкие дела угробил.
— Спорить, государыня, не решусь. Ведь я только в объяснение тяготений Платона Александровича.
— А что, канцеляристы в последнее время какие у светлейшего были? Толковые ли? Кто-то же все дела потемкинские делал? Не он же сам, на софе лежа да в соболя кутаясь. Уж не к лицу и не по летам, а все натешиться не мог.
— Вы о походной канцелярии, государыня?
— А что, у него другая какая была?
— О другой, пожалуй, неизвестен, а вся походная, сколько мне известно, преимущественно на одном человеке держалась.
— И кто ж такой?
— Не думаю, ваше величество, чтобы имя его было вам знакомо: Грибовский. Адриан Грибовский.
— Ну, и что о нем скажешь?
— Да что сказать. Покойный Григорий Александрович к делам своим никого не допускал. Разве со стороны разберешь.
— Хитришь, хитришь, Храповицкий. Выкладывай, что за пазухой прячешь. Ведь прячешь, а?
— Лет ему немного. По моему разумению, не более двадцати пяти.
— Платону Александровичу ровесник.
— В Московском университете учился.
— Окончил?
— О таком не слыхал. Сдается мне, до окончания курса вышел. В канцелярии губернаторской в Петрозаводске оказался.
— Далеконько. У кого же?
— У Гаврилы Романовича Державина.
— Правдоискатель, значит.
— Как раз напротив, ваше величество. Державин его казначеем в приказ общественных денег назначил, а он, грешный человек, там и проштрафился.
— Перед чужими денежками не устоял?
— Не устоял, государыня. Растратил. И немало.
— Судили?