Графиня де Шарни (Часть 3)

Дюма Александр

Жильбер не видел королеву с того дня, когда она, попросив немножко подождать ее в кабинете, оставила его, чтобы выслушать присланный из Вены политический план де Водрейля, в котором предлагалось: Действовать с Барнавом так же, как с Мирабо: выиграть время, присягнуть Конституции, выполнять ее буквально, чтобы продемонстрировать, что она невыполнима. Франция остынет, устанет; французы легкомысленны, они увлекаются новой модой, и мода на свободу пройдет. А если и не пройдет, мы выиграем год, а через год будем готовы к войне. С той поры прошло полгода; мода на свободу не прошла, и

стало очевидно, что иностранные монархи в состоянии исполнить свое обещание и готовятся к войне. Жильбер был удивлен, когда однажды утром к нему явился королевский лакей. Сперва он подумал, что король заболел и поэтому послали за ним. Однако лакей разуверил его. Он объявил Жильберу, что его просят во дворец. Жильбер настаивал, чтобы ему сказали, зачем его требуют, но лакей, видимо получивший соответствующие распоряжения, упорно отвечал:

– Вас приглашают во дворец. Жильбер был искренне привязан к королю, сочувствовал Марии Антуанетте - больше как женщине, чем как королеве; она не внушала ему любви, он испытывал к ней одну лишь глубокую жалость. Жильбер поспешил во дворец. Его провели на антресоль, где принимали Барнава. В кресле сидела женщина; увидев, что вошел Жильбер, она встала. Жильбер узнал Мадам Елизавету. К ней он питал глубочайшее почтение, зная всю ангельскую доброту ее сердца. Он поклонился и сразу понял ситуацию. Король и королева не решились сами пригласить его и выдвинули вперед Мадам Елизавету. С первых же слов принцессы Жильбер убедился, что не ошибся в своем предположении.

– Я не знаю, господин Жильбер, - заговорила Елизавета, - помнят ли другие о знаках участия, какие вы свидетельствовали моему брату после нашего второго приезда из Версаля и моей сестре после нашего возвращения из Варенна, но я их не забыла. Жильбер вновь поклонился.

– Ваше высочество, - сказал он, - Господь в своей мудрости решил наделить вас всеми добродетелями, даже памятью, а эта добродетель крайне редка в наши дни, особенно у особ королевской крови.

– Надеюсь, вы не имеете в виду моего брата, господин Жильбер? Мой брат часто говорит мне о вас и высоко ценит ваш опыт.

– Как врача?
– с улыбкой поинтересовался Жильбер.

– Да, сударь, как врача, только он полагает, что ваш опыт может принести пользу и при лечении короля, и при излечении королевства.

– Король безмерно добр ко мне, ваше высочество, - ответил Жильбер.
– О чьем же здоровье пойдет разговор сегодня?

– Сударь, сейчас вас призвал не король, а я, - сказала Елизавета, слегка покраснев: чистосердечная, она не умела лгать.

– Вы, ваше высочество?
– удивился Жильбер.
– Но вас явно заботит не собственное здоровье. Вы бледны, но причина вашей бледности не болезнь, а заботы и тревоги.

– Вы правы, сударь. Я беспокоюсь не за себя, а за брата. Он крайне тревожит меня.

– Меня тоже, ваше высочество, - заметил Жильбер.

– О, поводы для нашей тревоги различны, - возразила принцесса Елизавета.
– Я хочу сказать, меня беспокоит здоровье короля.

– Так что же, король болен?

– Не вполне так, - отвечала Елизавета.
– Король удручен, впал в уныние. Вот уже десять дней - как

понимаете, я считаю дни -он ни с кем не говорит, кроме меня, ну, разве еще во время ежевечерней партии в триктрак произносит необходимые по ходу игры слова.

– Сегодня ровно одиннадцать дней, - заметил Жильбер, - как король наложил в Законодательном собрании вето... Ах, почему он не утратил дар речи в то утро, а не на следующий день!

– По вашему мнению, сударь, - воскликнула Мадам Елизавета, - мой брат должен был поддержать этот кощунственный декрет?

– Мое мнение, ваше высочество: выставлять короля вперед для защиты священников от этого рвущегося потока, вздымающегося прилива, надвигающейся бури - значит стремиться, чтобы и король, и духовенство были уничтожены одним ударом.

– Но что бы сделали вы, сударь, на месте моего бедного брата?

– Ваше высочество, сейчас имеется партия, которая вырастает, точь-в-точь как те сказочные великаны из "Тысячи и одной ночи., заключенные в кувшин: через час после того, как кувшин разбили, они достигают высоты в сто локтей.

– Вы имеете в виду якобинцев? Жильбер покачал головой.

– Нет, я имею в виду Жиронду. Якобинцы не хотят войны, а Жиронда хочет; война стала требованием нации.

– Боже мой, но с кем война? С нашим братом императором? С нашим племянником королем Испании? Наши враги, господин Жильбер, во Франции, а не вне ее, и доказательство тому... Мадам Елизавета в нерешительности умолкла.

– Говорите, ваше высочество, - подбодрил ее Жильбер.

– Не знаю, право, могу ли я это сказать, доктор, хотя именно ради этого я и попросила вас прийти.

– Ваше высочество может сказать мне все, как человеку, преданному королю и готовому отдать за него жизнь.

– Сударь, вы верите в существование противоядия?
– спросила Елизавета. Жильбер улыбнулся.

– Универсального? Нет, ваше высочество. Просто для каждой отравляющей субстанции имеется свое противоядие, хотя следует сказать, что почти все противоядия бессильны.

– Боже мой!

– Надо заранее знать, какого происхождения яд - растительного или минерального. Обыкновенно минеральные яды действуют на желудок и внутренние органы, а растительные на нервную систему, одни оказывают раздражающее действие, другие одурманивающее. Какого рода яд вы имеете в виду, ваше высочество?

– Послушайте, сударь, я сейчас открою вам огромную тайну.

– Слушав ваше высочество.

– Я боюсь, как бы короля не отравили.

– И как вы полагаете, кто мог бы совершить подобное преступление?

– Дело было так: господин Лапорт... вы, наверно, знаете, это управляющий цивильным листом...

– Да, знаю.

– Так вот, господин Лапорт предупредил нас, что некий человек из королевской службы, который в свое время обзавелся кондитерской в Пале-Рояле, после смерти своего предшественника стал дворцовым поставщиком... Короче, этот человек - ярый якобинец, и во всеуслышание заявлял, что тот, кто отравит короля, сделает великое благо для Франции.

– Вообще-то, ваше высочество, люди, задумавшие подобное преступление, не кричат о нем заранее.