Граница надежд
Шрифт:
Последние слова застыли у него на губах. Магда, как изгнанница, свернулась калачиком на детской кроватке.
— Иди ко мне, — тихо попросил ее Огнян.
Она ему не ответила.
— На сей раз я ни в чем не виноват. Занятия, занятия... Армия, сама понимаешь. Ты как была ребенком, так ребенком и осталась, — вздохнул он, огорченный, потеряв всякое желание оправдываться.
Когда он проснулся, Магды уже не было. На кухне он нашел записку: «Не ищи меня. Я больше так не могу...»
...Огнян вынул
«Два документа, свидетельствующие о моей непригодности, — подумал он с иронией и провел рукой по лицу. — И в полку не достиг того, о чем мечтал. Тинков... Неужели именно теперь это должно было случиться? Кто же я, неудачник или никудышный человек? Вот в чем вопрос. Возможно, мое сумасбродство совсем другого рода, оно кажется необычным, и поэтому столько людей выступает против меня...» — Сариева душил кашель. Чьи-то шаги заставили его обернуться. У раскрытой двери стоял водитель его машины.
— Петров? — поднялся Сариев.
— Надо ехать в полк, товарищ подполковник. Кто-то уведомил родителей пострадавших. Матери солдат столпились около проходной, причитают. Меня послали за вами. Может быть, вы...
Сариев на мгновение замер. Врачи считали положение Тинкова безнадежным, но он все еще сохранял веру в силу человеческого духа. Зачем нужно думать о смерти, когда солдат дышит и к нему вернулось сознание?
«Слишком рано вызвали матерей!» — Он разозлился, но водитель его ждал, и у Сариева не оставалось выхода.
У дома он столкнулся с Сильвой, но узнал ее лишь тогда, когда встретился с ней взглядом.
— Так можно убить человека! — крикнула она ему вслед, но он ничего ей не ответил. Торопился к машине. — Завтра воскресенье. Я приду к тебе в гости! Пора кончать с этим отшельничеством! — Ее последние слова заглушил шум мотора машины.
Однако в воскресенье Сильва не пришла, а с понедельника, после его злополучного посещения ее дома, она и вовсе исчезла из поля зрения Огняна. Он ждал, что генерал его вызовет, но и тот не спешил. Все медлили, словно что-то для них было неясно или недостаточно уточнено.
...И последний танк выехал за ворота. Это был тот самый злополучный танк. Тинков умирает, остальные члены экипажа не пострадали, но их временно поместили в госпиталь. Теперь другие юноши находятся в танке. Грохот мешал Сариеву сосредоточиться, и он то и дело вздрагивал. Не хотелось думать о предстоящем суде, о тюрьме. Пока он находился в полку, он мог любоваться этими огромными танками, слушать их оглушительный грохот.
Хотя он жил на окраине города, дом его был не хуже тех домов, что находятся в Центре, только вот уже несколько лет ближайший завод загрязнял воздух.
Когда Щерев строил дом, вокруг было поле. Люди назвали дом Щерева виллой. Это название сохранилось и тогда, когда дом оказался в центре нового жилого квартала.
Мало кто знал, откуда приехал Щерев. Он появился в то время, когда в некоторых селах нашлись люди, выступившие
Вместе с первым корпусом завода возникла и его вилла. Он хотел, чтобы дом находился недалеко от работы. Вначале он жил один, потом привел какого-то мальчонку, и люди стали говорить, что Щерев усыновил его, что мальчик — плод несчастной любви.
Долгие годы Щерев никого не пускал в свой дом, но потом все-таки согласился сдать в наем две комнаты подполковнику Симеонову из танкового полка. Подполковник поселился у него с женой и своей единственной дочерью, и дом ожил.
И в тот вечер в доме Щерева все было подготовлено для званого ужина. Много народу пришло, много вина было выпито, и все-таки осталось кое-что для тех, кто имеет обыкновение засиживаться в гостях.
— Человек должен уметь жить, — размахивал руками порядочно выпивший Щерев и при этом подливал вино в бокалы. — Пожалуйста, вот яблоки, мандарины, не стесняйтесь. Мы выполнили план досрочно на сорок два дня, четыре часа, тридцать минут и пятьдесят секунд. Точная математика... Так разве я не имею права, как главный плановик завода, повеселиться в этот вечер? У государства ничего не прошу. Мне море по колено. Важно только то, что вот тут у меня переполнено, — ударил он себя в грудь. — Переполнено, и потому хочется петь.
Раздался нестройный звон десятка бокалов. Играл магнитофон. Одна за другой чередовались песни, которые были модными много лет назад, и главный плановик все больше млел от удовольствия. Он попытался подпевать записанным на ленту исполнителям, но голос его взвился чересчур высоко и оборвался так же неожиданно, как и возник.
К полуночи Щерев остался один. Перемотал кассету магнитофона и постучал в потолок.
— Симеонов, до каких же пор я буду тебя ждать, человече? — крикнул он квартиранту, который отправился укладывать спать дочку. — Ребенок и сам ляжет. Ведь мы же рядом. Весь дом освещен! — Он провел рукой по голому темени и остановился перед большим стенным зеркалом. У него все расплывалось в глазах, и он подошел еще ближе. В зеркале за его спиной отразилась тщедушная фигура Симеонова. На его лице резко выделялись седеющие усы и орлиный нос.
— Так что же это такое, мужчины мы или нет? — встретил его Щерев и заставил присесть. — Чего тебе положить: кусочек поросенка или птичьи потроха?
— Я сыт, этого для меня, пожалуй, многовато! — простонал Симеонов и потянулся за бокалом.
— Пусть уж лучше будет многовато, чем маловато. Было время, когда нам всего недоставало, но сейчас...
Симеонов взял с тарелки кусочек и быстро запихнул в рот. В этот вечер все казалось ему горьковатым. И дело здесь было не в том, какая собралась компания у хозяина. Симеонову стало не по себе еще в полку.