Граница надежд
Шрифт:
...Сариев застал его в кабинете через несколько часов после окончания рабочего дня.
— И ты тоже еще здесь? — спросил он еще в дверях.
— За полк отвечаю и я, товарищ подполковник. И мне не безразлично, что в нем происходит, — резко ответил Симеонов.
— Ты отвечаешь за него, не выходя из кабинета? — спросил Огнян.
— С подобными подозрениями мы никуда не придем.
— А с помощью выжидания?
— На что вы намекаете?
— Ни на что не намекаю, Симеонов, просто мне больно, ведь в академии мы были друзьями, а когда я уезжал в Советский Союз, на вокзале мы
— И что же?
— А когда я вернулся, то все стало другим...
— Вы хотите сказать, что для нас обоих здесь нет места? — Симеонов говорил уже спокойнее.
— Речь идет не о месте, Симеонов, а о той злобной радости, которую ты испытывал, когда я нес на руках несчастного Тинкова. Ты оказался тем, кто сразу же отправил и остальных членов экипажа в госпиталь, объявив, что они «не в своем уме» от потрясения. Да, Тинков умер. В его смерти виноват я. А ты, как друг, хоть раз пришел ко мне, чтобы спросить, как я себя чувствую?
— Я могу уйти? — поднялся со стула Симеонов.
— Опять убегаешь! — присел на край письменного стола Сариев. — Ведь ты остался, чтобы посмотреть, что принесет брожение в полку, начавшееся после того, как матери пострадавших получили письма.
— Вы много себе позволяете!
— Если меня не отправят в тюрьму, будем ли мы еще служить вместе, Симеонов? — в упор посмотрел на него Сариев. — Можешь ли ты быть со мной честным? — Его слова, как выстрелы, попадали в цель, и Симеонов дрогнул.
— Я не рассчитываю ни на своего отца, ни на его знакомство с генералами, — желчно заявил он. — Я всего добился сам. Если вы боитесь, что не выдержите, когда все вас оставят, то это уже ваше дело.
— Наконец-то ты выговорился! — Грустная улыбка появилась на лице Сариева. — Лучше уж так, чем жить иллюзиями.
— На меня не рассчитывайте! — взял свой плащ Симеонов и, не спрашивая разрешения, вышел.
...Совсем по-другому было в доме Щерева, словно тот жил в другой стране, словно дышал другим воздухом. Симеонов смотрел на раскрасневшиеся лица подвыпивших гостей и думал о своих неудачах. Двадцать лет он служит в армии и всегда только чьим-то заместителем. Уже и стареть начал, а так ничего и не достиг. Чем его превосходил, например, Сариев?
— Освободи свою душу от забот, — положил руку на его плечо Щерев. — Думай о своей жизни. Никто не вернет тебе годы, напрасно прожитые в глуши.
— Поздно, бай Геро, очень поздно, — вздохнул Симеонов и подумал, что скорее всего Сариев будет отстранен от должности. Следователь был весьма категоричен.
— Поздно бывает только для умерших. — Щерев хрустнул запеченной корочкой поросенка и снова налил вина. — И на твоей улице еще будет праздник. Держись до конца.
— У меня нет больше сил, — сам того не замечая, начал исповедоваться Симеонов. — Каждый тебя запугивает, каждый подстегивает, все чего-то требуют. Из-за Сариева погиб солдат, его ждет суд, а он все мотается передо мной, подливает масло в огонь. А все потому, что у него есть опора.
— Опора? — тихо рассмеялся Щерев. — Раз ты чувствуешь, что стало скользко, так чего же ты ждешь? Подливай и ты! Если он упадет, раздави его и
Симеонов поднял голову, посмотрел на него. Последние слова Щерева пришлись ему по душе. Захотелось их услышать еще раз, чтобы повысилось настроение.
— Не знаю, с чего взяться за дело. Завтра на меня ляжет вся ответственность. — Он поднялся и посмотрел на беспорядочно расставленные стулья и разбросанные по столу огрызки, вилки, ложки и бокалы. Посреди горки костей красовался дамский платочек. — В любой момент нам могут приказать отправиться на большое ответственное задание, а он торчит в полку, ждет манны небесной. Как только заиграет труба, он пойдет шататься по судам, а мне придется ломать себе голову, исправляя всякого рода недоделки.
— Свинство! — заявил Щерев, следя за ним помутневшим взглядом.
— Нет, это не свинство, это... — распалился Симеонов, но, заметив, что Кирилл Цанков стоит в дверях, прекратил разговор.
Племянник Щерева любил наблюдать за подвыпившими людьми. Иногда он пытался им подражать, но все-таки никак не мог понять, как же он выглядел в такой момент и восприняли ли его гости как завзятого весельчака.
— Привет ополченцам и гренадерам! — крикнул он.
— А-а, новое гвардейское пополнение! — оживился Щерев. — Скитальцы! Целыми ночами колесят по улицам и поют песни во славу труда, а ты все жалуешься, что устал, что все делаешь из последних сил.
Симеонов его не слушал. Увидев Кирилла, он обрадовался тому, что слушателей стало больше, и подошел к нему.
— Держи! — Подал ему бокал с вином и поднял свой. — Ты его не слушай. Хозяин — прекрасный человек, но сейчас он пьян. Верь тому, что я тебе скажу. Ты служил у меня и знаешь, что танкисты — непробиваемая сила, стальной кулак нашей милой Болгарии. — И он выпил вино, ни с кем не чокнувшись.
И Кирилл выпил.
Симеонов хотел сказать еще что-то, но пошатнулся, как-то неопределенно махнул рукой и, качаясь, отправился по лестнице на второй этаж. Вскоре шаги его затихли.
— Несчастный! — проводил его взглядом Кирилл и налил себе второй бокал.
— Именно такие нам нужны, — глухо, как из-под земли, прозвучал голос Щерева.
— И куда мы придем с такими людьми?
— Туда, откуда они начинали, — стиснул голову руками Щерев: она у него раскалывалась.
— Не поздно ли уже? — задавал вопросы Кирилл. Ему хотелось уязвить своего дядю, заставить его выказать свою слабость.
Щерев не пошевельнулся. Только смерил Кирилла взглядом и переставил бокалы, пролив при этом вино на скатерть.
— Ты, кажется, забыл, кто твои родители? — Голос его прозвучал тверже.
— Зачем ты их приплетаешь сюда?
— Потому что они погибли во имя святого дела. Они стали жертвами тех, кто сейчас у власти.
— Дядя!
— Что тебе уже удалось сделать? — Щерев встал напротив него. По нему вовсе не было видно, что он пил весь вечер. — Или ты забыл свою клятву? — Лицо Щерева покраснело, глаза расширились. — Зачем же я заботился о тебе двадцать два года?
Кирилл молчал.