Гремучий студень
Шрифт:
Митя быстро шагал за приятелем, прижимая бомбу к груди. За ними поспешали остальные.
– Ой, люди добрыя! – продолжал завывать сыщик. – Пухнет зоб, дышать невмочь, будто выхватень [11] под ребры воткнули. По утрям зенки не продрать, коростой залепленыя! Доведет меня лихоманка грудоломная, тай никто по мне не заплачет. Подайте на последний шкалик, заради Христа!
Через три минуты они выбрались из толпы, подгоняемые проклятиями и матюками. Уже виден был невысокий деревянный забор, наспех сколоченный вокруг котлована. Уже чувствовался запах
11
Ухват, которым доставали чугунки из русской печи.
Оставалось всего десять шагов. И тут куранты на кремлевской башне зазвонили Преображенский марш.
Полдень.
Митя зажмурился в ожидании взрыва.
– Чего замер, гусар? Прибавь шагу! – сыщик подтолкнул его в спину. – Вся Москва знает, что бутеноповы [12] часы спешат на двадцать секунд.
Двадцать секунд. Да это же целая жизнь! Почтмейстер пробежал оставшееся расстояние, мысленно подпевая в такт музыке:
– Как и прежде – удалые, Рады тешить мы Царя…12
Братья Бутенопы – мастера, которые в 1851 году заменили шестеренки в часовых механизмах на Спасской башне Кремля. Они же придумали покрасить циферблаты в черный цвет, а стрелки позолотить.
На последнем шаге споткнулся, зашатался и рухнул вперед, проламывая хлипкое ограждение. Жестянка с гремучим студнем выскользнула из валенка и полетела в затопленный котлован. Следом упал бы и почтмейстер, но Мармеладов успел схватить его за хлястик шинели. А тут Кашкин сотоварищи подбежали. Дернули назад, опрокинулись навзничь, но вытащили.
– Кажись, успели! – выдохнул городовой.
Но его голос никто не услышал.
Голоса исчезли.
Пропали все звуки.
Огромная толпа на площади разом перестала чесаться, кашлять, сплевывать, покряхтывать, и затаила дыхание, оглядываясь назад. Сердца всех людей на секунду замерли, пропуская удар. Тишина вспучилась, раздалась во все стороны, как мыльный пузырь, который детишки выдувают через соломинку, а потом лопнула с оглушительным грохотом.
Мутная и вонючая вода из котлована фонтаном ударила в небо. Всех, кто был поблизости, окатило с головы до ног.
– Убедились? – кричал Кашкин городовым. – Все, как я прежде сказывал. Волна до небес!
Но товарищи не оглянулись. Контуженый Евсей мотал головой и беззвучно, по-рыбьи, разевал рот. Мартын растирал кровь по лицу – острый ощепок от взорванного ограждения вспорол ему щеку.
Оцепеневшая толпа начала оживать. Застонала, заохала, заголосила на разные лады. Еще секунда и люди побегут, ослепленные страхом, не разбирая дороги, сшибаясь и топча упавших. Паника вспыхивает подобно лесному пожару и пожирает все на своем пути. Если вовремя не остановить.
– Восславим Господа, уберегшего нас от гибели! – раскатился над площадью бас священника.
Толпа еще подрагивала, словно дикий
– Восславим Матерь Божию, Пресвятую деву Марию…
Люди истово крестились, в едином порыве падали на колени. Мужичонка в самом центре толпы сорвал шапку, бросил в снег и запел, притопывая дырявыми башмаками:
– Эх, эх, лапоточки мои, Все вы ходите как будто не туды!На него зашикали сразу отовсюду, мужичонка умолк, но продолжал приплясывать. А потом воздел руки к небу и завопил: «Живой! Живо-о-ой!»
Этот крик окончательно разорвал толпу на тысячи отдельных личностей. Одни ощупывали себя – все ли руки-ноги целы, другие обнимались с родными или с незнакомцами, третьи рыдали, то ли от страха, то ли от счастья – кто их разберет. А прочие подталкивали соседей локтями и приговаривали: «Ведь на волосок от смерти были, да?»
Митя очнулся и обнаружил, что лежит на спине. Он с трудом перевернулся на живот, встал на четвереньки, отряхивая грязный снег с шинели. Поднял треуголку с нелепым желтым пером.
– Бесовская растрепка! – пробурчал он. – Лучше бы тебя разнесло в клочья.
– Не скажи, она твою голову сберегла. Ты знатно приложился затылком о булыжники. Без этого потешного заклада мог бы убиться.
Мармеладов сидел, подтянув колени к подбородку. Порох, также промокший насквозь, осматривал пролом в заборе, ограждающем котлован. Он протянул руку и помог подняться сыщику, а потом и Мите.
– Что это у вас в кулаке зажато, Родион Романович?
– Копейка медная. Нашелся в толпе один сердобольный человек, сжалился над убогим.
– Да, братец, это ты ловко придумал. «Подайте, люди добрыя!» Хе-хе… Вот тебе и награда за спасение. А я заберу этот валенок, в память о нашем приключении.
Лукерья заботливо набросила на плечи сыщика пальто.
– Приключение, – фыркнула она. – Сплошное ребячество, честное слово! Вы очень рисковали.
– Вы тоже.
– Хорошо, что все закончилось благополучно.
– Закончилось? – усмехнулся сыщик. – Нет, все только начинается. Теперь у меня к бомбистам есть личный счет – за испорченный костюм.
– Все вам шуточки! – возмутилась журналистка. – А я до сих пор дрожу. Ой, надо же вернуться за шубкой. Да ее, скорее всего, уже стащили…
– Ничего, г-н Шубин купит вам новую.
– Кто такой г-н Шубин?
– Долго рассказывать.
– И с чего вы решили, что я приму шубу от незнакомого мужчины? – вспыхнула Лукерья. – Вы что же думаете, что женщину можно купить дорогим подарком?
– Рад, что к вам вернулась привычная задиристость, – улыбнулся Мармеладов.
– Насмешник! Не желаю вас видеть. Слышите? Никогда!
Лукерья резко развернулась на каблучках и зашагала к Никольской улице. Сыщик хотел было пойти следом, но Порох удержал его за руку.
– Вот что, Родион Романович! Вы доказали, что заслуживаете доверия. Однако…
Он достал папиросу из портсигара, но прикурить не смог, поскольку коробок спичек промок насквозь. Полковник в гневе смял картонку и продолжил:
– Однако я пока не уверен, что вы в этом деле не преследуете собственных интересов, ничего общего с государственными интересами не имеющих.