Хемлок Гроув
Шрифт:
Ебля? – спросила она.
Для молодого человека, который посвятил предсказуемое количество душевных ресурсов на то кого и как он хотел бы трахнуть, ему не нравилось, что она употребляет это слово. Оно не создано для девушек, и ему было не по себе.
Она сидела на нем верхом и наслаждалась его дискомфортом. Она могла назвать точный момент, когда решила, что Питер переспит с ней сегодня, и он был этим утром, когда примеряла и отбрасывала в сторону многочисленное нижнее белье, поняла, что делает это только из-за него и если он вынуждает ее делать такое, то ему лучше выпол- нить
Но что касается ее девственности. По ее мнению причина, почему в большин- стве случаев девушки хранят девственность, кроется в их желании чувствовать себя особенными, а ни какими-то старыми шлюхами. Лета никогда не считала подобные доводы за собственную мотивацию. Она рассматривала это верхом тупости, когда
кто-то относился к этому «не выбору», как к некой разновидности достижений и если девушка хочет иметь секс с кучкой парней или кучу секса с одним парнем и это делает ее счастливой, что может быть в этом плохого? Что плохого в желании того, что делает тебя счастливой? Потому она сказала себе, что когда она встретит человека, которому очень-очень захочет показаться без одежды, чтож тогда ставки сделаны; она просто ждала, когда почувствует это.
Лета не знала правильно ли иметь секс с Питером Руманчеком; но не могла най- ти доводов почему бы и нет. Но затем случилось нечто. Ангел, с нимбом, подарил ей чудо и после этого, нельзя больше врать себе, правильное отменяется. И если уж быть честной с собой, Лета желала дать познать себя без одежды нескольким парням – она хотела чувствовать их дыхание на своей коже и держать их пенисы в руке, но то, что ее по настоящему сдерживало, была идея «не выбора» переходящая в некое достижение, понимания что она особенная, а не просто какая-то шлюха. Это больше не приемлемо; врать самой себе, не та опция в мире, что оставляет за собой благо.
***
Роман смотрел.
Струи дождя стекали по стеклу, и Роман видел их обоих внутри. Они были на диване. Она лежала снизу, он был на ней. Ее рука раскрыта и его пальцы лежат между ее. Роман стоял в кустах с прилипшими ко лбу волосами и мертвыми, опущенными руками и смотрел. Питер подсуну под нее свою руку и начал ласкать клитор, ее рот издал стон, его волосы упали на ее лицо и ее рот закрылся. Она сосала их. Сосала его блядские крысиные волосы. Дождь бил по земле под его ногами, как тысяча булавок, падающих на стальной лист.
Роман отвернулся и пошел назад, к своей машине. Его влажная одежда прилипа- ла к коже, он старался стереть дождевые полоски с лобового стекла дворниками – без- результатно – они собирались вновь. Ничего кроме высшей меры беспорядка. Вот что это было.
Тени, танцевавшие в уголках его глаз, теперь собрались вместе в безжалост- но-черном милосердии.
***
Стены окрасились белым с новым блеском молнии, мир словно разрывается на части. Эшли Валентайн вскрикнула, когда погас свет. Ее сердце подпрыгнуло в темно- те, и она засмеялась. Мы не можем знать смеемся ли мы над
Как и во множестве случаев, скорее всего из-за того и другого вместе. Эшли подошла к окну и выглянула наружу, проверить, кто еще остался без света. Весь квартал был во тьме, потому у нее заняло некоторое время заметить странную фигуру во дворе. Чело-
век. Мужчина. Странный мужчина стоял у нее во дворе, не двигаясь. Ее сердце екнуло, но в этот раз она не издала ни звука. Ее родителей не было дома и не будет дома еще долго. Она потянулась к своему телефону, не в силах отвести глаз с человека под дож- дем и его странной спокойности. Начала набирать полицию, когда заметила машину –
«Ягуар». Она захлопнула телефон и, спустившись вниз, открыла входную верь.
Роман? – позвала она.
Сначала она подумала, что он ее даже не заметил; он оставался совершенно не- подвижным как какой-нибудь садовый гном. Но затем он повернул к ней лицо и сказал:
Нет света.
Роман, ты в порядке?
Он выставил свои ладони и смотрел, как сквозь пальцы сочится дождь.
Просто дождь, – ответил он.
Роман, я думаю тебе лучше зайти.
Он не отказался, но и не двинулся с места, и тогда она протянула к нему свою руку. Послышался глубокий раскат грома. Он взял ее руку, и она провела его наверх, в ванную, дав ему свое розовое кимоно фирмы «Секреты Виктории».
Тебе должно пойти, – сообщила она.
Он вручил ей свою мокрую одежду через дверь, она развесила ее на сушилке, затем зажгла несколько свечей в комнате. Когда он вошел, она прижала ладонь ко рту, стараясь сдержать смех - эта детская розовость и его бледность, смешное сочетание.
Сюда, – сказала она. Она усадила его на свою кровать и обернула его плечи пледом, сама же села в кресло-качалку и смотрела на него. Он здесь, Роман Годфри, полуразде- тый на ее постели. Ее сердце билось, щелкая, как желатиновое.
Не то чтобы она хотела Романа. Он был не просто худшим типом тщеславного придурка, но по-настоящему больным идиотом, одним из тех, кто может подойти к вам на танцах и обернуть вас в корсаж из туалетной бумаги – что он и сделал в девятом классе – и она всегда гордилась собой за иммунитет к необъяснимой привлекательно- сти, производимой им на других девушек. Но вот он перед ней. Это бедное промокшее создание, отрешенно смотрящее на пламя свечи – и даже если у тебя есть абсолютный иммунитет к чарам – и Роману Годфри, как твое сердце не может не трепетать от жало- сти к нему сейчас? Что за неудачник!
Что с тобой? – спросила она.
Он опустил голову, чтобы не встретиться с ней глазами. Свеча вырисовывала строгие геометрические линии на его лице. Она заметила красный подтек из-под пла-
стыря на его щеке.
Роман, что случилось?
Он смотрел, не мигая и его щеки блестели, потому что он плакал.
Все в порядке, – сказала она. – В порядке, эй. – Она подошла и присела рядом с ним, взяв его за руку.
Эй, – отозвался он, не поднимая головы.