Хенемет-Амон
Шрифт:
Джехутимесу был не против. Последние годы он лишь терпел навязанную законом жену. Хоть и в тайне признавал, что сам виноват. Это была плата. Плата за то, чтобы стать пер-А. И он терпел. Терпел в надежде, что Хатшепсут подарит ему наследника. Того, кто станет новым воплощением Херу. Поведет людей за собой. Приведет Та-Кемет к славе, которую та заслуживает. К которой не смог привести он сам. Но боги повелели иначе. Хатшепсут родила ему дочь, очаровательную Нефру-Ра. Он любил ее, несмотря на то, что та унаследовала частичку характера своей
Хатшепсут говорила, что тот обучает их дочь письменности и обычаям веры, готовя Нефру-Ра будущее Верховной жрицы храма Амона-Ра. Джехутимесу пропускал эти слова мимо ушей. Он прекрасно знал, что назначение зодчего в наставники девочки – всего лишь повод, чтобы приблизить его к личным покоям Хатшепсут. Но пер-А было плевать. Он давно перестал испытывать какие-либо чувства к Божественной супруге, и для него не имело значения, с кем та развлекается по ночам. Его больше беспокоило, какие мысли может внушить Сененмут в неокрепший разум маленького ребенка…
Как бы там ни было, пер-А любил свою дочь. Однако истинным светом для него стал сын от Исет. Его прекрасной, ненаглядной Исет…
Которая вновь держала его за руку…
[1] В Древнем Египте фараон считался живым воплощением бога Гора (Херу).
[2] Хепреш – древнеегипетский царский головной убор. Известен как «голубая корона» и «военная корона». Красилась в синий цвет и украшалась желтыми и золотистыми дисками, символизирующими солнце.
[3] Аа-Хепер-Ен-Ра («Грандиозное проявление Ра») – тронное имя фараона Тутмоса II (Джехутимесу).
[4] Ка – жизненная сила, черты характера или судьба человека. Один из эквивалентов души у древних египтян.
[5] Усир (Осирис) – бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших.
[6] В Древнем Египте считалось, что фараон после смерти становится Осирисом.
Глава 4
Она влетела в собственные покои, едва не уронив медный треножник. Разъяренная и раскрасневшаяся, Великая царица метала молнии из глаз, подобно самой Сехмет[1]. Сененмут сразу понял, что разговор с Джехутимесу ничем хорошим не закончился.
Не глядя на него, Хатшепсут молча прошла и оперлась о стену с антилопами. Он отчетливо слышал ее глубокое дыхание. Блики от пламени из треножника играли на его встревоженном лице. Закинув руки за голову, зодчий лежал на постели и внимательно наблюдал за царицей. Та продолжала смотреть в пустоту, глубоко вдыхая прохладный воздух. В свете огня ее силуэт в облегающем платье ярко контрастировал с ночной темнотой.
«Надо быть настороже сегодня. Она
Облизав пересохшие губы, он тихо спросил:
– Пиво будешь?
Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.
– Да, пожалуйста.
– Сладкое?
– Нет. Хочу покрепче.
– Уверена?
– Покрепче! – злобно повторила она.
– Хорошо-хорошо, госпожа моя!
Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.
Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:
– Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?
– Да, – сухо бросила она.
Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:
– И каков был его ответ, лотос мой?
– А что, по мне не видно?! – рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.
Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.
– Прости, о, богиня, должен был понять…
– Слабак! – она будто не слышала. – Немощный мерзавец!
– Ты ведь предвидела, что так может быть… – напомнил зодчий.
– Тварь!
Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.
«Либо… надо потушить этот пожар прямо сейчас!».
Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.
– Напиток для прекрасной богини готов, – проворковал зодчий.
Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.
– Вот. Покрепче, как ты и просила.
Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.
«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».
Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.
– Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?
– Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.
– Ну, вот теперь сказала, – Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.
– Не упадешь? – рискнул подшутить он.