Хижина дяди Тома (другой перевод)
Шрифт:
Зло обладает роковой способностью даже самому чарующему и прекрасному придать уродливую и пугающую форму. Туманный образ любящей матери, посылавшей ему свое последнее «прости», в порочном мозгу Легри вызывал лишь мрачное представление о Страшном суде и о вечном проклятии. Легри сжег письмо, сжег и присланный локон. Но, глядя на то, как волосы, сгорая, извивались в огне, он дрожал, представляя себе адское пламя. Тогда он стал пить еще больше, надеясь в вине утопить мучительное воспоминание. Случалось, глубокой ночью, когда торжественная тишина заставляет и
— Проклятие! — бормотал Легри, опорожняя стакан. — Где он мог добыть этот локон? Совсем, совсем такой… Я думал, что забыл… Но разве можно забыть! Проклятие! Я один… Нужно позвать Эмелину. Она меня ненавидит, чертовка. Наплевать! Я заставлю ее спуститься сюда!
Легри вышел в обширный вестибюль, откуда вела лестница в верхний этаж. Когда-то ступени этой роскошной витой лестницы были покрыты ковром. Сейчас лестничная клетка была завалена мусором и ломом. Ковра и в помине не было. Повороты тонули во мраке, и ступени, казалось, вели неведомо куда. Бледные лунные лучи пробивались сквозь стекла над входной дверью. Было сыро и холодно, как в погребе.
Легри остановился перед нижней ступенькой лестницы. До него донеслось чье-то пение. Сначала ему почудилось, что это плод возбужденной фантазии.
— Хэлло! Кто там? — крикнул он.
Трепетный голос с огромным чувством исполнял песню, очень распространенную среди рабов:
Сколько слез, сколько слез и рыданий…
— Проклятая девка! Я задушу ее! — буркнул Легри и вдруг с бешенством заорал: — Лина! Лина!
Но только эхо насмешливо повторило: «Лина… Лина…»
А нежный женский голос продолжал:
Нет, не может, не может быть прощения Тем, кто страдания и горе причинял…Легри сделал шаг вперед и снова остановился. Ему стыдно было бы в этом признаться, но крупные капли пота выступили у него на лбу и сердце усиленно колотилось от страха. Ему показалось, что где-то впереди мелькнуло что-то белое, и он задрожал при мысли, что это, быть может, в тумане скользит тень его матери.
— К черту! — выругался он, возвращаясь в гостиную. — Я знаю сейчас твердо: нужно оставить в покое этого негра. Мне кажется, меня околдовали. Да, да, именно так. Меня с той самой минуты знобит и бросает в пот. Где он добыл этот локон? Не может быть, чтобы это был тот самый… Да нет же, нет! Я сжег его… Я отлично знаю, что сжег…
— Эй вы! — завопил Легри, топая ногой, и засвистел, подзывая собак. — Составьте хоть вы мне компанию!
Но собаки только приоткрыли сонные глаза и сразу же снова уснули.
— Вот как? Тогда я позову Сэмбо и Квимбо. Пусть споют, пусть спляшут какой-нибудь
…Было уже около двух часов ночи, когда Касси, возвращаясь из сарая, где лежал несчастный Том, услышала дикие взвизгивания, топот и собачий вой, сливавшиеся в какую-то адскую какофонию.
Подойдя к окну, Касси заглянула в комнату.
Легри и оба надсмотрщика распевали песни, завывали, опрокидывали стулья и строили друг другу самые чудовищные гримасы.
«Неужели, — подумала Касси, — было бы преступлением избавить мир от этих трех мерзавцев?»
Она поспешно отвернулась и, пройдя по черному ходу, побежала по лестнице наверх, в комнату Эмелины.
Глава XXXVI
Эмелина и Касси
Войдя в комнату, Касси увидела Эмелину, которая, бледная от ужаса, забилась в самый отдаленный угол комнаты. Услышав скрип дверей, она в испуге поднялась, но, увидев Касси, бросилась к ней навстречу и схватила ее за руку:
— О Касси, это ты! Я так счастлива, что ты пришла! Я так боялась, что это… Ты не знаешь, как они всю ночь шумят там внизу…
— К сожалению, знаю, — сухо ответила Касси. — Сколько раз мне приходилось это слышать.
— Касси, милая, неужели нет возможности бежать? Все равно куда! В саванны, туда, где змеи… куда хочешь! Нельзя ли бежать хоть куда-нибудь, только бы подальше отсюда? Я хотела бы жить в саваннах… грызть древесную кору… Мне приятнее было бы чувствовать подле себя змею, чем его.
— Многие здесь думали так, как ты, и я знаю, чем это кончалось. Тебе не удалось бы остаться в саваннах. Тебя затравили бы собаками, вернули бы сюда и тогда… тогда…
— Что бы он сделал?
Девушка в страшном волнении, затаив дыхание, впилась взглядом в лицо Касси.
— Уж лучше спроси: на какую жестокость и низость он не оказался бы способен! Своему ремеслу он выучился от пиратов Вест-Индии. Ты навсегда утратила бы сон, если бы я рассказала тебе все, что мне довелось видеть и что он сам хвастливо рассказывает о себе. Я слышала здесь вопли, которые потом неделями звучали в моих ушах. Погляди, вон там есть место, где стоит обуглившееся дерево с обгоревшей листвой. Земля вокруг него покрыта пеплом. Спроси, что совершалось там, и увидишь, посмеют ли тебе ответить.
— О господи, что ты хочешь сказать?
— Я ничего не хочу сказать. Мне страшно даже вспоминать об этом! Никому не ведомо, что́ предстоит нам увидеть завтра, если несчастный Том будет упорствовать дальше.
— Но ведь это чудовищно! — воскликнула Эмелина. — О Касси, что мне делать? Посоветуй…
— То, что делала я. Исполняй то, что требуют от тебя, хотя бы ненавидя и проклиная.
— Он хотел заставить меня пить эту отвратительную водку… Я не переношу ее!
— Лучше бы пила. Я тоже терпеть не могла водки, а теперь я не могу обходиться без нее. Надо же иметь хоть какую-нибудь радость в жизни… Наше положение кажется нам менее ужасным, когда мы выпьем.