Хижина дяди Тома (другой перевод)

Бичер-Стоу Гарриет

— Женщину трудно отличить от белой, — сказал Мэркс. — Мужчина несколько более смуглый. На руке у него клеймо.

Рука Джорджа, протянутая им за билетами и сдачей, слегка дрогнула. Он медленно повернулся, и спокойный, равнодушный взгляд его скользнул по лицам говоривших. Затем он пошел искать Элизу, которая ожидала его на противоположном конце парохода.

Миссис Смит и Генри заняли места в дамской каюте, где смуглая красота ребенка вызвала бурные восторги пассажирок, которые осыпали его ласками.

Прозвучал последний звонок. Джордж с радостью увидел, как Мэркс сошел с

парохода на берег. Глубокий вздох облегчения вырвался из его груди, когда первые же повороты колеса удалили пароход от берега на такое расстояние, которое было непреодолимо для его преследователей.

Был чудесный день. Лазурные волны озера переливались, сверкая под ослепительными лучами солнца. С берега дул свежий ветерок, и корабль гордо плыл вперед, оставляя за собой пенистый след. Шли часы, и наконец, ясно видимый, уже недалекий, показался берег Канады.

Корабль приближался к маленькому городку Амхертсберг. Джордж взял руку своей жены. Он задыхался от волнения, глаза его заволокло туманом. Прозвучал колокол, и судно пришвартовалось к пристани. Джордж двигался как во сне; он собрал вещи, разыскал миссис Смит и Генри, и все они высадились на берег.

Миссис Смит отвела их в дом одного миссионера [27] , который никогда не отказывал в приюте несчастным, искавшим спасения у этих берегов.

Кто сможет описать блаженство этого первого дня свободы!

27

Миссионер — религиозный проповедник в колониальных странах (от латинского слова «миссио» — поручение).

Существует шестое чувство — чувство свободы, во сто крат благороднее и возвышеннее остальных. Передвигаться, говорить, дышать, ходить, не отдавая никому отчета в своих действиях, не подвергаясь опасности! Каким прекрасным казалось матери личико уснувшего ребенка, которого воспоминание о недавней опасности делало еще дороже и ближе ее сердцу! Счастье было так велико, что они не могли уснуть. А ведь не было ни дюйма земли, принадлежащей им, не было собственной крыши над головой. Они истратили все свои деньги до последнего доллара и были не богаче птицы, парящей под облаками.

Глава XXXVIII

Победа

Часто случается, что, измученный тягостью своего жизненного пути, человек приходит к выводу, что умереть легче, чем жить.

Когда Том стоял лицом к лицу со своим мучителем, слышал его угрозы и думал, что настал его последний час, сердце его смело и радостно заколотилось в груди. Он чувствовал, что вынесет любые пытки. Но когда палач вышел, когда временное возбуждение улеглось, проснулась боль. Тогда только он ощутил, что все тело его разбито, только тогда понял он, как одинок он и унижен, как безнадежно и тяжко его положение.

День тянулся мучительно долго.

Много раньше, чем зажили раны Тома, Легри

потребовал, чтобы он вернулся на работу в поле. Оскорбления, обиды и несправедливость, все, что только мог изобрести жестокий и грубый человек, — все обрушилось на голову Тома. Каждый из нас, испытавший тяжелое горе, знает, что даже и в нашем, несравнимо лучшем, положении мы становимся в такие минуты особенно раздражительными и восприимчивыми к обидам. Тома уже не удивляла мрачная угрюмость его товарищей по работе. Он чувствовал, как его покидают спокойное добродушие и мягкая покорность судьбе, уступая место безнадежному отчаянию, которое он наблюдал у других. Он надеялся вначале, что в свободные минуты будет иметь возможность спокойно подумать, вспомнить о прошлом. Но скоро он понял, что у Легри свободных минут не бывает.

Когда наступало горячее время, Легри заставлял своих негров работать и в праздничные дни. Да и почему бы ему этого не делать? Это был лучший способ собрать больше хлопка и выиграть пари. При этом, разумеется, могло погибнуть несколько рабов, но зато он получал возможность купить новых и даже лучших.

В первое время своего пребывания на плантации Том по вечерам, вернувшись с работы, при мигающем свете очага прочитывал одну-другую страницу из Библии, но после тех истязаний, которым он подвергся, он очень ослабел и вынужден был бросить чтение: в голове у него стоял звон, в глазах мутилось, и он, обессиленный, валился на пол рядом со своими товарищами.

Иногда ему удавалось увидеть Касси. Иногда его зачем-нибудь звали в дом, и тогда ему случалось встретить и Эмелину, осунувшуюся и бледную. Но ему не удавалось поговорить с ними, да и до разговоров ли было!

Однажды вечером, утомленный и измученный, он сидел около догорающих углей, на которых варился его жалкий ужин. Он подбросил в огонь немного хворосту. Вдруг чей-то грубый хохот заставил его поднять голову. Рядом с ним стоял Легри.

— Ну как, старик, понял наконец, что напрасно упорствовать? Я так и знал, что в конце концов вобью это в твою баранью башку!

Эта насмешка причинила Тому более острое страдание, чем голод, холод и все перенесенные лишения. Он промолчал.

— Ты дурак! — продолжал Легри. — У меня, когда я купил тебя, были на твой счет самые добрые намерения. Ты мог бы занять здесь гораздо лучшее положение, чем Квимбо или Сэмбо. Жилось бы тебе неплохо. Вместо того чтобы каждый день или через день терпеть порку, ты порол бы других. Ты бы повсюду свободно разгуливал, а иногда мог бы согреться стаканом пунша или виски. Скажи сам, разве это не было бы благоразумнее с твоей стороны? Послушайся меня: брось все свои глупости и подчинись.

— Никогда, никогда этого не будет! — с жаром воскликнул Том.

— Ты же видишь, к чему тебя привело упрямство, — сказал Легри. — Лучше быть моим верным слугой. Я кое-что да значу и могу сделать все, что захочу!

— Нет, мастер, нет, — сказал Том. — Я останусь верен своей совести и по вашему пути не пойду.

— Значит, ты просто болван, — произнес Легри, презрительно плюнув прямо на него и оттолкнув его ногой. — Все равно я заставлю тебя покориться. Увидишь!

Легри удалился.