Хождение Восвояси
Шрифт:
Лёка поняла, что услышала свой приговор. Как тогда, на улице, она ощутила, что еще секунда – и произойдет нечто страшное… и вдруг точно как тогда на улице, мягкое тельце Тихона прижалось к ней, вселяя спокойствие, отдавая тепло… и силу.
Оцепенение сгинуло. По жилам разлился жар – и неведомое могущество. Чувствуя, как проваливается в подобие сна наяву, она вскинула руки – и новая вспышка резанула закрывающиеся глаза. Как бы со стороны она слышала, что совсем рядом кто-то сипло выкрикивал непонятные слова – отчего-то ее голосом, как свет и тьма сшиблись, сыпля искрами, как зной и мороз волнами рвали кожу – и как мрак навалился на нее, парализуя и душа. Она почувствовала, как спокойствие и тепло,
156
Она была покрепче бабушки Фроси: ту пришлось бы неделю отпаивать валерьянкой и откармливать бананами в шоколаде.
Оглушенная до головокружения, не понимая, что было, что будет, и чем сердце успокоится [157] , девочка осела на пол, обвела комнату расфокусированным взглядом и повалилась на бок, не обращая внимание на недовольный квак полупридавленного лягуха.
"Спокойной вам ночи, приятного сна, желаю увидеть осла и козла…" – поплыли в мозгу знакомые с детства строки потешки, намалёванные переливающимися карамельными буквами на мятых прожженных небесах – и всё закаруселилось в сон.
157
Кроме раннего инфаркта.
Часть шестая
– И-и-и-и-и-и-и-и-и-и!!!..
Заливистый женский визг резанул Серафиме по ушам, и рука царевны, всё еще не очень понимавшей, где она, как, зачем, стоит или лежит, метнулась к мечу.
И угодила кому-то прямо в ухо.
Визг от этого, как ни странно, прекратился. Если бы на месте ее высочества оказался Геннадий или боярышня Наташа, они, несомненно, задумались бы о написании трактата о расположении центра визга в верхней трети ушной раковины и способах его угнетения путем динамического воздействия. У Сеньки же полёт научной мысли был прерван на стадии рулёжки некомфортным ощущением, будто что-то мягкое и одновременно странно-костлявое распласталось под ее спиной. Что-то, что энергично норовило статус-кво изменить.
Игнорируя мельтешение осколков приотставшего пространства-времени перед глазами, она перекатилась на бок, вскочила, готовая драться и бежать, одновременно, если понадобится, почувствовала, что голова закружилась – и шлёпнулась на землю.
– Какой там дурак?!.. – донеслось из района пятки возмущённое Генино. – Если я встану… ты ляжешь!
Сенька отодвинулась, убедившись, что новое место никем не занято, осторожно поднялась на колени и увидела в полушаге от себя огромное разломанное колесо и кучу пёстрой ткани на нём. Пока оглушенная царевна пыталась сообразить, как одно связывается с другим, шёлк зашевелился. Из него показалась рука, унизанная кольцами, и принялась шариться вокруг – наверное, отыскивая голову. Размышляя, стоит ли помогать, или ей нужна какая-то конкретная голова, и чья
Разноцветные круги перед глазами… хорошо, что полупрозрачные… или не очень хорошо… потому что сочетания цветов довольно симпатичные попадаются… Покачивающийся лес… Колышущаяся дорога… Лаковые обломки какой-то лёгкой повозки и второе колесо в паре шагов на обочине просёлка… вперемешку с Иваном, Агафоном, боярами и какими-то простынями… и лукоморские транспортные средства с ошарашенными слугами чуть поодаль. Причем из всего подвижного состава в вертикальном положении находилась только Фигура.
Не находя слов, она хлопала себя руками по бокам, словно курица и, запинаясь об собственные ноги и раскачиваясь, металась от людей к каретам, от карет к телеге, и обратно.
– Чи живы? Чи ни? – возопила она наконец-то, и вопль ее моментально получил ответ.
– Чи?! Чи?! Братья Чи! Это братья Чи!!! – донесся визг из панически заметавшихся разноцветных тряпок кучи-малы. – Спасите! Помогите!..
Мужчины на призыв спасать и помогать, будучи лукоморскими витязями, даже не являясь ими, завозились.
– Держитесь! – пробасил Демьян, мотая головой.
– Где… братья? – Иванушка попытался встать на ноги [158] .
– Оч-чень… своевременно… – прохрипел его премудрие и выплюнул пригоршню земли. – Так и хочется кого-нибудь прищучить… за такие шуточки!
– Братья Чи! – пискнула пленница шёлкового кокона у ног Серафимы, освобожденная рука заработала интенсивнее, и из складок высунулась голова с растрёпанной прической, размазанной косметикой, покрасневшим ухом… и знакомым не смотря ни на что лицом.
158
Встал. Обнаружил, что это ноги боярина Демьяна, о чем тот сообщил громко и недвусмысленно. Принял исходное положение.
Сенька заморгала, протёрла глаза, потрясла головой, едва не свалившись от приступа головокружения на свежевысвободившуюся девицу – и неуверенно вопросила:
– Лепесток… Персика?
Девица замерла. Куча шёлка в шаге от нее прекратила вопить, зашевелилась интенсивно, и в считанные секунды обнаружила две головы, такие же растрёпанные, только одна постарше раза в два, а другая – в три. И обе пристально уставились узкими-преузкими глазами на девушку, пока руки извлекали всё остальное из-под бесконечных метров расшитой золотом и жемчугом ткани.
– Лепешток Першика? – грозно прошамкала старуха, присаживаясь на колени и расправляя юбки. – Кто Лепешток Першика? Еще "мадам Баттерфляй" шкажите!
– Что за неприличные фривольности оскорбляют мой слух поблизости от моей персоны? – чопорно просипела тётка помоложе. – Девица Ля Ля? Отвечай. Кого в нашем присутствии назвали сим вульгарным именем?
– Девица Ля Ля? Кто это? – царевна обежала взором картину маслом по колбасе "Спасители прилетели" и вернулась к старой знакомой, не находя других вариантов. – Ты?
Девушка судорожно вдохнула, вытаращила глаза, словно села на кнопку на званом ужине, и вдруг пропищала неожиданно высоким голоском:
– Я никакой не Лепесток Персика! Моё имя О Ля Ля! Я дочь управителя О! И мой дед – О! И прадед! И… И я не знаю никого с этим глупым именем, воплощением пошлости и дурновкусия – Лепесток Персика! И не хочу знать!
Последние слова были произнесены уже с более-менее нормальными интонациями, и даже глаза ее стали расширенными не столько перепугано, сколько с мольбой. Похоже, узнавание не таких уж старых знакомых состоялось. И что-то в выражении личика и глаз Лепестка подсказало Сеньке, что ее возвращение домой радости не доставило никому.