Хождение Восвояси
Шрифт:
– Ничего, не расстраивайся. Пройдет и по твоей улице…
В кустах что-то захрустело. Лепесток ойкнула и в ужасе прижала пальцы к губам: если кто-то услышал ее откровения и расскажет о них хоть кому-нибудь… Серафима шагнула вперед, раздвигая сплетение ветвей, и увидела речку, неширокую полоску берега и парня, сидевшего почти у самой воды, поджав ноги. Руки его были засунуты подмышки, а рядом лежали несколько ножей, четыре недоструганных стволика, мотки веревки и зазубренные железки.
– А я тут это… остроги мастрячу, – улыбнувшись чуть виновато,
Серафима перескочила через упавшую сухостоину и оглядела рабочее место вотвоясьца, потом его самого. Короткие жесткие волосы, торчащие во все стороны как иглы у ежа, нос кнопкой, косые глаза, щегольские усики над губой, широкие плечи, высокий рост, синий короткий халат, красные штаны, не очень чистые и новые, плетеные сандалии на босу ногу… Абориген как абориген, ничего выдающегося – но что-то не давало просто отвести глаза и забыть. Что-то в его руках… с его руками… или около них…
– О, так нам там ремесленник попался! – прозвенел колокольчиком [160] за ее спиной голос Лепестка. – Похвальное занятие.
160
Для призыва слуг.
Зашелестели ветки, затрещал дораздираемый о колючки халат – и взор парня остановился, из смущённого став потрясённым. Предчувствуя неизбежное, Сенька обернулась и успела заметить, как личико Ля Ля, забравшейся на плешивый ствол валежины, заалело, взгляд впился в тонкие усишки рукодельника – и блаженно расфокусировался.
– Чтоб мне провалиться… Мой тип… – успела пролепетать О, прежде чем гнилушка, на которой она остановилась, проломилась, и красавица низверглась наземь в туче щепок, пыли и короедов.
Парень подскочил и, едва не снеся по пути Серафиму, кинулся на Лепестка, как мохнатый шмель на душистый хмель.
– Вы не пострадали? С вами всё в порядке? У вас что-нибудь болит?
– Ах… Нога моя… – пролепетала Лепесток, стрельнула глазками из-под опущенных ресниц – в яблочко, и застонала – контрольный в сердце.
– Мужайтесь! – вотвоясец выпрямился, держа пострадавшую на вытянутых руках [161] .
– Она девица, – подсказала царевна.
– Дивитесь!
161
Ближе не позволяли приличия, дальше – длина рук.
– Или женщина?..
– Ж-женитесь?.. Короче, держитесь!
Приняв последнюю фразу как руководство к действию, Ля Ля обвила руками шею незнакомца и сделала попытку положить голову ему на плечо. Глаза парня расширились в блаженном ошеломлении, руки дрогнули…
– Не поваляешь – не поешь, – философски заметила Сенька, когда, пылая щеками, ушами и прочими частями
Если бы Ля Ля с визгом выскочила из кустов в пароксизме канкана, размахивая подолом халата над обнажёнными ногами и распахнув его в декольте до пупа, вряд ли реакция тётушек была бы более убийственной.
– Пожор!
– Это в высшей степени возмутительно!
Лепесток очнулась от любовного угара и побелела так, что было заметно даже под слоем белил. Задрожав, она быстро спрятала руки за спину, втянула голову в плечи, попыталась вывернуться из захвата ошарашенного парня – и снова хлопнулась в пыль.
– Рашпутнитша!
– Это огромное несмываемое пятно на белоснежном халате нашего высокого рода!
– Оно отчищается! – пискнула Лепесток, пытаясь одновременно подняться и отряхнуть свой наряд – но глас вопиющего был проигнорирован.
– Штыдоба!
– Это боль моей рыдающей души и харакири моего трепещущего сердца!
– Профуршетка!
– Причем тут фуршет, Ду Вань?! – прошипела Чу Мей. – Мы сейчас не про еду говорим, а про недозволительное, неслыханное, не…
– Во-первых, про еду говорить можно вшегда! А во-вторых, я шкажала не про фуршет, а… про-фур-шет… про… фур… Пропащая!
Чу Мей кивнула, засчитывая эпитет, и подхватила свою партию дуэта:
– Эта скверная, испорченная, распущенная…
Сенька заметила помрачневшее лицо Ивана, шевелящиеся губы – явно при подготовке отповеди – и поспешила вмешаться.
– Как посланница богини Сю Сю Сю и великих и грозных повелителей сторон света заявляю, что не вижу причин для такого сквернословия, позорящего почтенный до сей минуты род О.
Старые девы, застигнутые врасплох, забыли слова и проглотили языки.
– Благонравная девица О упала и повредила ногу, а этот услужливый человек вызвался не пройти мимо.
– И вообще. Завидовать надо молча, – хмыкнул тихонько его премудрие.
– А во избежание кривотолков вы положите пока девушку… – Иван растерянно оглянулся, озирая разгром на дороге, – …куда-нибудь. На обочину. В траву, где помягче. А мы сейчас перевернем кареты, и…
– Сейчас, ага, перевернём, чего не перевернуть-то, – загробным голосом подтвердил Демьян, выходя из-за фамильного дормеза.
Позади раздавался хор девушек-плакальщиц в исполнении Синеусовичей и Коневых-Тыгыдычных: рекогносцировка диспозиции, как выразился бы князь Грановитый, к оптимизму не располагала. Прислуга, с первой же попытки угадав, кому придется восстанавливать транспортное статус-кво, сбилась в кучку за своей каретой, прилегшей отдохнуть на телегу, обратившую к небу колёса, и задумалась о коллективном отгуле до конца недели.
– Сейчас гляну одно чудодейственное заклинание на переворачивание всего и сразу, и дело пойдет – только рот успевай разевать да глазеть, – убедившись, что Наташа его слышит, полез в заветный рукав Агафон.