Хождение Восвояси
Шрифт:
– Вот им стихи! Пусть их вороны читают или повар растопит очаг! Или Обормоту подотрется!
– Ярик!
– Что вы наделали?!
Лёлька и Чаёку наперегонки метнулись к подоконнику, но где во мраке было увидеть одинокий синеватый комочек…
– Яри-сан! Зачем?!.. Но вы же его помните, этот стих? Вы его сможете снова записать?
– Смогу, – кивнул Яр. – Но не буду.
В комнате повисла тишина – ломкая, как первый лед под ногами идущего над омутом. Даже Лёлька молчала. Зная брата, она понимала бесполезность убеждений, уговоров и споров. Маленький княжич был податлив и мягок, как тесто, но иногда с ним случалось что-то такое, что чугун казался тестом по сравнению с ним. Чаёку открыла было рот, но Лёка покачала головой.
– Без мазы, – и с гордостью добавила: – Я его как облупленного
Не добавляя ни слова, Ярик молча принялся раздеваться ко сну. Молчала его сестра, натягивая ночную рубашку, не выпуская Тихона. Молчала Чаёку, нервно пытавшаяся просунуть лёлькину руку с зажатым подмышкой Тихоном сквозь рукав [85] .
– Спокойной ночи, ребятки, – лишь тихо шепнула им она, уходя.
– Спокойной ночи…
Утренняя Чаёку отличалась от вечерней только возросшим волнением. Безукоризненно одетая, напудренная и причесанная, она едва дождалась, пока Ивановичи покончат с завтраком, и тут же принялась снаряжать их на поэтическое состязание. В комнате точно поднялся разноцветный ураган. Одежка за одежкой летела на кровати, стол, циновки, экибану в токономе, на бочку с водой… Зеленый кокошник наделся на Тихона, испуганно притулившегося у двери, а красный кушак Ярика не очень воздушным змеем улетел за окно и на восходящих потоках отправился на север [86] . "Слишком темное, слишком светлое, слишком широкое, слишком узкое, слишком ношенное, слишком мятое, слишком простое, слишком короткое, слишком длинное…" Когда дайёнкю замерла, в ступоре взирая на отчего-то полностью оголившиеся внутренности шкафа, в дверь постучали. Это явился посыльный от микадо с приглашением прибыть в беседку Пяти Драконов через полчаса. Нервно сглотнув, девушка россыпью цветистых фраз подтвердила, что они непременно придут, раскланялась, обернулась… и увидела своих подопечных полностью одетыми.
85
И в конце концов преуспевшая.
86
Не иначе как на историческую родину.
– Ничего другого у нас всё равно нет, – Лёлька пожала плечами, оправляя красный сарафан. – Так что из самого мятого и грязного мы выбрали самое немятое и где пятен поменьше…
– Она шутит, – Ярик не слишком энергично ткнул ее в бок кулаком и сделал шаг вперед, завязывая кушак поверх малиновой рубахи. После экзерциса Нероямы цветовым разнообразием гардероб их не баловал. – Мы готовы.
– Тогда идем, – не задавая вопроса, который ей больше всего хотелось задать, она первой вышла в коридор. За ней, как на публичную казнь, поплелись Ивановичи. Из-за спины дайёнкю то и дело доносились обрывки шепотков:
– …а я говорю, прочитай!
– Не буду.
– …какая разница!
– Пусть увидят…
– Да им до ёлки твои!..
– А мне – их.
– …упрямый дурак!
– …ничего не понимаешь.
Так, препираясь и в кои-то веки не замечая диковин Запретного города, княжичи добрались до беседки Пяти Драконов, а точнее до всех пяти беседок сразу. Построенные над озером, они щеголяли задорными вамаясьскими крышами на красных столбах и беломраморными резными мостиками, перекинутыми через зеленоватую гладь как паутина очень основательного паука.
Император запаздывал [87] . В которой именно беседке он собирался провести состязания, было неясно, поэтому придворные – приглашенные приобщиться к миру детского лукоморско-вамаясьского стихосложения или только рассчитывавшие на эту сомнительную честь – топтались на берегу, судача, улыбаясь и любуясь природой, ни одну из каковых возможностей не пропускал ни один вамаясец, достойный своего кимоно. Рядом со входом, причесанный и разодетый, как на выданье, стоял Обормоту. Возвышалась над ним, озирая окрестности с видом конкистадора, круглолицая женщина в голубом кимоно и с замысловатой, как теория относительности, прической.
87
Хотя,
– Пришли, – проговорила дайёнкю у первого моста, и Ивановичи послушно встали: Лёлька – гневно выпятив нижнюю губу и сверля брата огненным взором, Яр – упрямо насупившись и уткнув взгляд в сапоги.
– Доброе утро, Яри-сан, Ори-сан, – раздался над ухом знакомый голос. Княжичи встрепенулись:
– Доброе утро, сенсей!
– Мы тут немного опоздаем на тренировку…
– Я подожду, – улыбнулся Отоваро в усы и поклонился всем троим по очереди. – Я пришел пожелать вам победы, Яри-сан.
И тут Лёльку прорвало. Шипя, и иногда и рыча сквозь зубы, она поведала Иканаю во всех красках о перипетиях их подготовки и ее бесславном конце.
– …и теперь этот упрямый осел не хочет читать свой дурацкий стих! – закончила она, яростно зыркая по сторонам [88] .
– Потому что я хочу этим выразить свое возмущение местными порядками и так называемой справедливостью! – не менее пылким шепотом ответил Ярик.
– Отоваро-сенсей, объясните ему, пожалуйста, что он не прав! – чуть не плача, взмолилась Чаёку.
88
При каждом попадании ее взгляда в цель жертва вздрагивала и экстренно эвакуировалась на другую сторону – кто дорожки, кто беседки, а кто и Запретного города, в зависимости от близости нахождения на момент поражения.
Иканай уцепился большими пальцами за пояс, склонил голову набок и неторопливо проговорил:
– Если бы юный буси бы неправ, я обязательно объяснил бы ему, в чем его ошибка. Но он прав.
– Что?!..
– Я же говорю!
– Он прав: в том, что должно произойти, нет справедливости. Он один выступит против чужого клана, и исход этого боя – поражение.
– Вот видите!..
– Но в каждом безнадежном бою может быть два течения событий, – словно не замечая поддержку своего сторонника, медленно продолжил Иканай. – Первое – бежать с поля битвы. Ведь победы всё равно не будет. Кто-то называет это оправданием труса. Кто-то – решением разумного человека. Второе – обнажить оружие, призвать всё своё мужество, отвагу и силы и встретить конец как подобает воину, смеясь в лицо смерти, кромсая врагов вокруг себя, чтобы само имя твоё вспоминали они с содроганием и уважением. Некоторые называют это путем дурака. Некоторые – путем воина. Яри-сан показал себя достойным буси, способным принять важное решение. И я считаю, что надо уважать его выбор, каким бы он ни был.
Отоваро поклонился и неспешно двинулся прочь. Над маленькой компанией повисла тишина. Ярик замер, брови его сошлись к переносице, губы дрожали, а взгляд словно искал что-то в другом измерении – и не находил.
В окружающий мир их вернули крики глашатого:
– Дорогу его императорскому величеству!
Ивановичи и Чаёку обернулись: по дорожке, скрытый от палящего весеннего солнца зонтом размером с комнату, несомым старательным слугой, в сопровождении небольшой толпы придворных шествовал император Маяхата. В одной руке его был зажат полуразмотанный свиток, пальцы другой рассеянно подносили к носу какой-то цветок. Губы шевелились. Сопровождавшие его сановники улыбались и кивали. Лёлька узнала одного – и сердце екнуло.
– Минус один… – пробормотала она.
– Что? – обернулась Чаёку.
– Ваш отец, говорю, идет с ним. Или дядя?
– Отец… Второй господин рядом с ним – советник тайсёгуна. Наверное, судить будут…
– Минус два.
"Даже если император решит пошутить над своими придворными или пожалеет иноземного мальчишку и отдаст голос Ярке, победы ему не видать. Ну и ладно. Не палкой же по лбу его за это огреют!" – отмахнулась от мрачных мыслей девочка, вспомнила, что быть огретым палкой по лбу ее брату еще только предстоит, и снова приуныла. Столько долгов – когда только отдавать?.. Доводить до нервного срыва прислугу и поваров, когда вокруг столько народу, заслуживающего этого как никто иной, неспортивно. Осталось только придумать, как…