Хозяйка расцветающего поместья
Шрифт:
Она была сильной — сумела скрыть живот под корсетами до зимы. Когда ее беременность могла бы стать слишком заметной, попросилась в отпуск — ухаживать за тяжело больной сестрой. Повезло, что дело было зимой, когда господа традиционно уезжали в город и хозяйственных забот становилось гораздо меньше. Впрочем, она сумела наладить дело так, что господа отпустили ее с легким сердцем, зная, что даже пара месяцев ее отсутствия не разрушит хозяйства.
— Надо найти ее, написать… И похлопотать, чтобы Отрадное досталось ей, — сказала я.
Виктор
— Эта женщина вырастила чудовище, а тебе ее жаль?
— Когда бы она успевала его растить? — вздохнула я.
Она смогла позаботиться о сыне — нашла мелкопоместного дворянчика, согласившегося оформить фиктивный брак и записать ребенка своим. Много заплатить ему экономка не смогла, но помог настоящий отец, не столько деньгами, сколько связями: дворянчик сделал быструю карьеру. А то, что отец почти не обращает внимания на сына… для того поколения было практически нормой.
Сама же она осталась до конца привязана к семье своего любовника: сначала — боясь лишиться заработка, ведь теперь нужно было прокормить и себя, и сына. А потом… привыкла, наверное.
Я достала из папки еще один документ. Хлопотать ни за кого не придется. Она умерла — незадолго до того, как Зарецкий приехал в наш уезд. Видимо, исчез последний сдерживающий фактор, и он явился за тем, что считал своим по праву.
О кладе он узнал от матери, которой рассказал о семейной легенде любовник. Трудно сказать, верила ли в сокровище сама экономка — но Зарецкого окончательно убедила непоколебимая уверенность брата. Как же он презирал и ненавидел Настенькиного отца — никчемного пропойцу, но — законнорожденного. От того, кто считался его отцом, доктор унаследует небольшой клочок земли. Отрадное он купил на остатки сбережений матери, наделав изрядных долгов. Так что добыть клад стало для него жизненной необходимостью.
А потом я, сама того не зная, подлила масла в огонь. Ладно бы просто запустила кочергой. Но я раз за разом срывала его планы. Хуже того — ударила по тому единственному, в чем Зарецкий действительно чувствовал свое превосходство: уверенность профессионала. Раз за разом я сажала его в лужу на этом поприще. Неудивительно, что он начал ненавидеть меня не просто как абстрактную соплячку, совершенно незаслуженно пользующуюся благами, которые должны были принадлежать ему, а лично меня.
— Хотела бы я знать, что это за сокровище, из-за которого столько хлопот, — задумчиво произнесла я, отложив последний лист. — Если оно вообще существует.
Мотя, до сих пор дремавший на подоконнике, в два прыжка сиганул мне на колени, заурчал. Я почесала его за ухом, под подбородком. Кот заглянул мне в глаза, словно пытаясь что-то сказать. Сообразив, что я его не понимаю, соскочил на пол, потрусил к двери. Вернулся к моим ногам.
Я пошла за ним. То и дело оглядываясь, Мотя прошествовал через галерею к лестнице, ведущей в мезонин, там, пройдя по коридору, поскребся в неприметную дверь, за которой обнаружилась
— Ты уверена, что стоит по ней лезть в твоем положении? — спросил Виктор.
Мотя чихнул. Я рассмеялась.
— Но ты же меня поймаешь, если что?
В самом деле, не настолько я еще стала объемной, чтобы не взобраться по лестнице, тем более с перилами.
— Марья говорила — на чердаке лежит колыбелька, которая еще мою маму помнит. Надо проверить, в каком она состоянии.
— Что я, своему ребенку колыбельку не куплю? — возмутился муж. — Осторожней!
Но я уже толкнула вверх деревянный люк.
На чердаке было темно и пахло пылью. Я зажгла электрический шар, огляделась. Не знаю, как должен выглядеть чердак в старом доме, но этот показался мне просторным, теплым и уютным. Наверняка малыш — или малышка — когда станет чуть постарше, захочет сделать здесь логово, где можно прятаться от родителей и представлять себя… да где угодно, от необитаемого острова до космического корабля.
Хотя едва ли он… Она — пришло откуда-то отчетливое знание, и я удивленно моргнула. Додумала: …будет знать о космических кораблях.
Не так уж много вещей было здесь — четыре сундука, резная конторка, которая так и напрашивалась, чтобы ее починить и спустить в будуар, да что-то большое — дверь? — прислоненная к дальней стене. Мотя шмыгнул туда, я шагнула следом, перемещая свет.
Это была не дверь. Портрет в полный рост. Женщина в богато вышитом сарафане и кичке, а у ног ее сидел здоровенный черный пес с золотыми глазами.
Мотя посмотрел на портрет. На меня. Виктор рассмеялся. До меня тоже дошло. Нет, ну надо же: столько хлопот, столько усилий, а клад все это время был на виду! Таскал скальпель, лечил больных, предупреждал об опасности.
— Мотя, сокровище ты мое мохнатое! Иди сюда.
Кот сиганул мне на руки и довольно заурчал.
Эпилог
— Мама! Мамочка вернулась!
Шестилетняя Аленка подлетела к коляске. Я спустилась к ней, присела, обнимая. Какой бы уставшей я ни возвращалась из больницы, все как рукой снимало, когда дети выбегали навстречу.
— Мамочка, вот, это тебе. — Она сняла с локтя и водрузила мне на голову чуть помявшийся венок из полевых цветов. На ее темных кудряшках красовался такой же.
Говорят, если девочка похожа на отца, она будет счастливой. Если верить этой примете, моей старшенькой счастья отсыпали с самого рождения.
— Я сама сделала, — похвасталась она.
— Сама? — улыбнулась я, снимая венок с головы и разглядывая.
Пушистая кашка, колокольчики, васильки — а все вместе удивительно мило. Я коснулась магии, чуть пожухшие цветы расправились. Конечно, никакая магия не оживит уже мертвое, но напитать водой, на время вернув свежесть, — легко.
— Ух ты, а когда я так же сумею? — Она протянула мне свой венок.