Хозяйка расцветающего поместья
Шрифт:
Виктор едва заметно усмехнулся. Я поняла его: ни он сам, ни Федор Игнатьевич не могли считаться «моими» людьми. Но я надеялась, у мужа хватит здравого смысла и выдержки не испортить мне игру. Не за красивые же глаза его выбрали председателем дворянского собрания!
Староста вышел первым, за ним Иван. Люди в толпе зашептались, выбирая остальных. Кто-то подтолкнул вперед высокого мужика с седеющей бородой:
— Михей пусть идет, он грамотный.
— И Степан, — добавил кто-то, — у него семеро по лавкам, он за всех отцов постоит.
Пятым
— Что ж, пожалуйте во двор.
Виктор и Федор Игнатьевич напряглись, но толпа не попыталась прорваться за переговорщиками. Кованые ворота закрылись снова.
— Барыня, дозволь, мы нашу претензию тут выскажем, — начал староста. — Дабы мир весь слышал.
— Говори, — кивнула я.
Староста прокашлялся, то ли собираясь с мыслями, то ли чтобы придать своим словам большей важности. Его опередил Яшка:
— Отравить народ хочешь! В колодцы приманку для птицы с железными крыльями сыпешь!
Марья шагнула, собираясь отвесить ему подзатыльник, но, вовремя вспомнив об уговоре, охнула. Вместо нее провокатору отвесил знатного леща Иван.
— Куда вперед батьки в пекло лезешь? Пущай староста говорит.
Тот укоризненно посмотрел на потирающего затылок Яшку, повернулся ко мне.
— Вот какое дело, барыня. Говорят, будто мор пошел оттого, что вы в колодцы велели что-то сыпать. И что велели вы мужиков по домам запирать, чтобы работать они не могли. Может, конечно, и брешут, да только в Ольховке, по слухам, все перемерли, а у вас в усадьбе больных нет.
— Ты грамотен? — спросила я.
— Да, барыня. — Он огладил бороду.
Я оглянулась.
— Марья, пожалуйста, принеси последнее письмо от Ивана Михайловича.
Марья, поклонившись, неторопливо двинулась к дому.
— Подождем, — сказала я. — Моим словам вы вряд ли поверите, а доктора Ивана Михайловича многие в уезде знают.
— Знаем, хоть он и городской, — согласился староста. — Он простых мужиков не чурается. Говорят, больницу собрался строить.
Виктор подтвердил:
— Собрался. Я его из города зазвал, обещал больницу построить на свои да княгини деньги.
Мужики переглянулись.
— Благодарствую, коли так, — поклонился староста. — Но больница больницей, а ежели мор пойдет, так и лечить некого станет.
Виктор кивнул.
— Потому мы и пытаемся его остановить. Если мор разгуляется, он никого не пощадит: ни господ, ни простых людей.
— Евгений Петрович тоже доктор, а он говорит… — вякнул Яшка и тут же заткнулся, будто поняв, что сболтнул лишнего.
— Евгений Петрович? — приподняла бровь я, изо всех сил стараясь казаться спокойной.
— А и впрямь, — задумчиво проговорил староста. — Наш-то барин тоже доктор. Только не припомню я, чтобы ему до наших хвороб было дело. Знай оброк вовремя плати да барщину
Тут вернулась Марья, с поклоном протянула мне письмо. Я отдала его старосте.
— Вот, прочти. Вслух, чтобы весь мир слыхал.
Староста развернул письмо, прищурился, разбирая почерк доктора. «Грамотный» Михей заглянул ему через плечо. Остальные мужики сгрудились вокруг, даже Яшка, хоть и держался чуть поодаль. Толпа за воротами качнулась, прильнув к ограде, и даже, кажется, дышать перестала.
— «Милостивая государыня Анастасия Павловна…» — читал староста медленно, по слогам, водя пальцем по строчкам. Я не торопила его.
— «Не перестаю удивляться мудрости господней, внушившей вам столь чудесные методы излечения. Даст бог, нам удастся избежать дальнейших смертей, и я тешу себя надеждой, что так и случится…»
Народ зашумел, загудел.
— Не все, вишь, померли, — веско произнес Иван. — А раз в одном молва приврала, так и в главном, поди, обман. Не от барыни черная птица прилетела.
— Это у господ обман сплошной, — снова вмешался Яшка, и я поняла, кого он мне напоминает. Шакала-подхалима при хищнике, что предпочитает пока держаться в тени. — Ежели никто болеть не будет, так и больница незачем! За что с народа деньгу-то брать?
— А за ту больницу с тебя, пустозвон, хоть четвертинку змейки потребовали? — взвился Виктор. Я взяла его за руку, успокаивая.
Староста огладил бороду.
— Ваша правда, барин, новых податей в уезде не объявили. Пока, — многозначительно добавил он.
— И не объявят, пока я председатель дворянского собрания. Если только императрица не решит, тут уж я спорить бессилен.
— За то благодарствую, особенно ежели слово свое сдержите.
Виктор рассмеялся.
— Вот ведь наглец! Княжеское слово крепкое.
Староста поклонился, опять обратился к бумаге.
— «Надеюсь, и карантин…»
Мужик поднял на меня недоумевающий взгляд, и я пояснила:
— То, чем вы недовольны, когда говорите, что людей по домам заперли. Запирают больных — их в отдельную избу. В другую избу собирают тех, кто с больными из одного котла ел или из одного колодца пил. Болезнь не сразу силы набирает, а бесы, которые страданием людским тешатся, только и ждут, чтобы на кого перескочить. Поэтому и запирают, чтобы некуда им деваться было, да гонят особым порошком, я его потом вам покажу.
— Так-то оно так, бесов, конечно, без присмотру отпускать негоже, — вмешался Степан, у которого «семеро по лавкам». — Однако ведь и работать надо, сейчас, почитай, каждый день год кормит.
Я кивнула.
— Понимаю. А что делать, ежели бесы не успокоятся, пока всех не уморят?
— Молиться. Молитва святая любого беса выгонит.
— Любого, да не любого. Господь наш свят и всеблаг, однако люди-то грешны, и потому их молитва той силы не имеет, что изначально господом дадена. Или есть кто из вас без греха?