Хозяйка старого поместья
Шрифт:
– Он жив? – почти выкрикнула сестра.
– Никак нет, госпожа баронесса! – слуга покачал головой. – Он сильно разбился.
– Пошел прочь! – услышала я вдруг со стороны коридора.
Лакей, поклонившись, метнулся вон, а на его месте через секунду появилась заплаканная Мэрион Маруани. Она была такой же худой, как и во время нашей прошлой встречи в городе, но сейчас бледность ее кожи была особенно заметной на контрасте с красными пятнами на ее щеках, которые, как я помнила, всегда появлялись на ее лице в моменты крайнего волнения.
–
Сестра попыталась что-то сказать, но не смогла и только разрыдалась, закрыв лицо руками.
– Я понимаю, мадемуазель Маруани, как вам сейчас тяжело, – я поднялась и стояла теперь напротив девушки, стараясь скрыть от нее Генриетту, – но эта ссора не вернет вам вашего брата. И проявите хоть немного уважения к его жене – она тоже сегодня потеряла близкого человека, и в этом горе вам следует поддерживать друг друга.
– А, госпожа графиня! – воскликнула она, словно только теперь заметив меня. – Уж вы-то точно не станете проливать слёзы по Джереми, не так ли?
Я не стала отвечать, предоставив ей право думать об этом то, что ей заблагорассудится. Я могла бы сказать ей, что мое отношение к барону Маруани имело под собой основания, но сейчас это было неуместным.
– Мэрион, прошу тебя, не говори так! – простонала Генриетта, снова упав без сил на подушки. – Никто из нас не желал Джереми ничего дурного.
– Как бы не так! – взвизгнула девушка. – Ты думаешь, что я не слышала, что ты говорила ему вчера?
– А того, что он бил свою только-только разрешившуюся от бремени жену вы, разумеется, не слыхали?
Я соболезновала ее утрате, но не могла позволить ей нападать на сестру, которая была еще слишком слаба, чтобы защищаться самостоятельно.
– Мира, не надо! – выдохнула Генриетта.
– Он был ее мужем и имел на это полное право, – слёзы на щеках Мэрион уже высохли. – Он всего лишь вышел из себя, когда узнал, что она снова разродилась девочкой. И теперь, когда нас выкинут из этого дома, вы и сами поймете, что он был прав. Наше имение достанется младшему брату отца, который был с папенькой в ссоре, и у которого нет ни малейшей причины, чтобы проявить к нам снисхождение. Он выставит нас на улицу безо всяких угрызений совести.
Она развернулась и выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью, а я, снова сев на кровать, обняла сестру.
– Она права, Мира! – прошептала Генриетта. – Джереми всегда отзывался о своем дяде с большим неодобрением. Кажется, его отец выгнал брата из дома, когда тот был еще совсем молодым, и теперь тот имеет полное право поступить с нами точно так же.
– Не думай об этом, – ответила я. – Возможно, всё окажется совсем не так. Но как бы всё ни обернулось, ты всегда можешь вернуться к папеньке.
Сестра подняла на меня полные слёз глаза.
– А если с нашим отцом тоже что-то случится?
– Тогда вы приедете в Валенсоль, – сказала я. – И полно лить слёзы. Того, что случилось, уже не изменить.
– Ах, Мири, мне так стыдно! – сестра расплакалась еще пуще. – Потому что Мэрион сказала правду – вчера я в самом деле пожелала Джереми дурного. Ты знаешь, как сильно я его всегда любила – еще с тех пор, когда была совсем девчонкой. Но вчера, вчера… когда он ударил меня, я…, – она не смогла договорить – закашлялась, еще сильнее побледнела, хотя, казалось, это было уже невозможно.
Я вызвала горничную, велела ей принести воды и отправить кого-нибудь в город за доктором.
В таком состоянии я не могла оставить Генриетту одну, и я отправила месье Эрве домой с запиской для ее сиятельства.
Новый барон Маруани прибыл в поместье в день похорон Джереми. Он оказался мужчиной средних лет – хмурым, неразговорчивым. И он не пожелал проявить какой-то особой приязни к вновь обретенным родственникам. Когда его племянник упокоился в фамильном склепе Маруани, его милость произнес короткую торжественную речь, но этим и ограничился, не пожелав пообещать того, что позаботится о сестре или детях Джереми.
Генриетта едва держалась на ногах, и я старалась находиться рядом, чтобы она могла опереться на мою руку. Мне было жаль Джереми (как бы там ни было, но я не желала ему такого конца), но еще больше мне было жаль свою сестру. Я не знала, как она сможет выйти из того отчаяния, в которое погрузилась после смерти мужа.
Оставаться и долее в усадьбе Маруани я не могла, а потому вернулась домой, а через несколько дней, отправившись навестить родителей, застала в их доме и Генриетту с детьми.
– Ты представляешь, Альмира, сколь бесчестным оказался этот месье Маруани? – Эмма отказывалась называть дядю Джереми его новым титулом. – Он недвусмысленно указал нашим девочкам на дверь. Заявил, что в нынешних условиях содержать такой дом – непозволительная роскошь. Он собирается уволить всех слуг и вернуться в город. Генриетта слышала, как он велел управляющему присылать ему деньги в Париж.
– А Мэрион? – спохватилась я. – Хотя бы ей он разрешил остаться в доме?
Мачеха фыркнула:
– Если он не погнушался выставить на улицу маленьких детей своего племянника, от которого, между прочим, унаследовал титул барона, то с чего бы ему быть более щедрым именно к ней? Он сказал, что незамужняя девушка может удалиться в монастырь или наняться к кому-то в услужение. Вот только ни компаньонок, ни гувернанток нынче никто не нанимает – тем более, девиц с таким характером, как у нее.
Во время этого визита меня порадовали только малышки-племянницы. Обе девочки были очень милы, и я надеялась, что рано или поздно именно они сумеют вернуть моей сестре способность улыбаться.