Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Ахматов Александр Леонидович

— Об этом мы еще поговорим, — сказал Сальвидиен, — а пока тебе следует, не теряя времени, нынче ночью перебраться в мой дом со своей молодой женой. Постарайтесь это сделать незаметно, без лишнего шума — моим любопытным соседям незачем знать о том, что вы у меня.

— От всей души благодарю тебя, Сальвидиен! — сказал Мемнон. — Какими словами выразить тебе мою признательность, я, право, не знаю…

— Полно, друг мой, довольно благодарностей! Разве я не говорил тебе раньше, что ты всегда желанный гость в моем доме.

Незадолго до полуночи Мемнон вернулся в трактир у Формианских

ворот.

Пока он отсутствовал, Ювентина, оставшись одна в комнатке трактира, некоторое время пребывала в тревожном ожидании, но в конце концов уснула, сломленная усталостью.

Ее разбудили громкие и грубые голоса, доносившиеся со двора трактира.

Ювентина вскочила с кровати, испуганно прислушиваясь.

Вскоре она догадалась, что шум был вызван прибытием какого-то запоздалого путника.

После этого она уже не сомкнула глаз до самого прихода Мемнона.

Он вошел в комнату и с порога заключил ее в объятия.

— Все самое трудное и опасное позади, любовь моя! — нежно целуя ее, сказал он. — Мой старый друг согласился приютить нас. Мы сейчас же покинем этот грязный трактир…

Менее чем через час они уже были в доме Сальвидиена.

Тот поселил их в небольшой комнате для гостей.

Впервые после стольких лишений и тревог, испытывая страшную усталость, они уснули глубоким безмятежным сном.

Они провели у Сальвидиена двенадцать дней.

Ювентина быстро оправилась от болезни и удивительно похорошела за это время.

Днем они вели себя сдержанно и благопристойно — на глазах у домочадцев они позволяли себе лишь обмениваться влюбленными и пылкими взглядами.

Ночью же, когда они оставались одни в своей комнате, начиналась пора бурных ласк и упоительных поцелуев, когда они давали волю чарующей любовной игре, заканчивавшейся пьянящим восторгом утоляемой страсти, но лишь ненадолго после этого погружались в сладкую полудрему и, переполненные желанием, снова тянули друг к другу горячие руки.

Они ни на миг не забывали, что их безоблачному счастью отпущено совсем немного времени, и каждую ночь до изнеможения предавались страсти.

Рано утром в комнате царил полумрак. Свет в нее проникал через небольшое окошко, находившееся высоко, почти под самым потолком. В краткие минуты после пробуждения Мемнон с обожанием любовался обнаженной подругой, безукоризненной красотой юного ее тела. Он любил смотреть на нее, когда она вставала перед ним, выпрямившись во весь рост, как живое воплощение волновавших его когда-то в ранней юности своею прелестью и совершенством александрийских статуй Афродиты. Его умиляла и восторгала ее небольшая, но полная и упругая грудь, которую он в страстном порыве часто покрывал жадными поцелуями. Она же впервые по-настоящему гордилась своей красотой, принадлежавшей отныне ему и только ему.

Это были дни ни с чем не сравнимого блаженства, не омрачаемого воспоминаниями об ужасах и мерзостях прошлого, которые они решительно гнали от себя, упиваясь настоящим и не думая о будущем.

Хозяина дома Ювентина сумела очаровать своей милой простотой и обходительностью.

Старик Сальвидиен подолгу и с видимым удовольствием беседовал с ней, когда отдыхал в

перистиле.

Ее здравые и порой весьма глубокомысленные суждения о некоторых вещах заставляли его поглядывать на нее с удивлением: он с давних пор вынес весьма нелестное убеждение относительно хорошеньких женщин, красота которых, по его мнению, редко сочетается с мудростью.

Мемнон не склонен был долго злоупотреблять гостеприимством Сальвидиена.

Вскоре он объявил, что ему пора ехать в Кампанию, причем пытался уговорить Ювентину остаться у Сальвидиена, обещая вернуться самое большее через десять дней.

Но Ювентина этому категорически воспротивилась. Она со слезами на глазах твердила о своем предчувствии, что если он поедет один, то их ждет вечная разлука.

Мемнону в глубине души тоже не очень хотелось даже на короткое время расставаться с любимой подругой. Во время его поездки с ним всякое могло случиться. Он считал, что лучше им вместе встретить беду.

В конце концов Мемнон уступил. Они решили пуститься в путь на двуколке, которую александриец рассчитывал приобрести на деньги, вырученные от продажи одной из лошадей, находившихся все это время в конюшне при трактире у Формианских ворот.

Сальвидиен не торопил их, но и не удерживал, считая, что дело есть дело.

Он уже ничего не имел против того, чтобы помочь попавшему в затруднение римскому всаднику перебраться на Крит. Не теряя времени, старик отослал одного из своих рабов с письмом в Сиракузы, к Гаю Видацилию, у которого было больше возможностей связаться с Требацием. Последний же должен был принять какое-то решение, касающееся Минуция.

Ювентина уже знала от Мемнона, что в Сиракузах и вообще в Сицилии немало людей, так или иначе связанных с пиратами. Мемнон на всякий случай обстоятельно рассказал ей о том, как найти в Сиракузах гостиницу, владельцем которой был Гай Видацилий.

— Это большая перворазрядная гостиница. В ней останавливаются одни богачи. Она расположена на краю острова Ортигия, возле бухты, куда впадает ручей под названием Аретуса, — разъяснял ей Мемнон. — Кстати, гостиница тоже называется «Аретусой». Твое знакомство со мной и особенно с Сальвидиеном будет тебе порукой в том, что Видацилий позаботится о тебе.

Перед Ювентиной начинал понемножку открываться новый для нее таинственный и опасный мир морских разбойников.

На Крите, кроме местных жителей, занимавшихся разбоем на море еще во времена царя Миноса [384] , собирались и объединялись в грозные корпорации беглецы со всех концов света, среди которых особое место занимали римские изгнанники, которых возглавлял Требаций.

Изгнанники из Рима сумели занять первенствующее положение в конгломерате отверженных, постоянно прибывавших на разбойничий остров.

384

Минос — в древнегреческой мифологии сын Зевса и Европы, царь Крита, после смерти сделавшийся одним из судей душ умерших в царстве Аида.