Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту
Шрифт:
Ишпакай задумался, а я не смел прервать его размышления и долго стоял в ожидании ответа.
— Ты прав, посланник, — после затянувшегося молчания сказал царь. — Это может повлиять на мое решение, но только при условии, что я встречусь с кем-нибудь, кто стоит выше, чем ты. Кому из двух братьев ты служишь? Арад-бел-иту? Или Ашшур-аха-иддину?
Это был выпад, от которого я не мог защититься. Ишпакай не оставил мне выбора.
— Арад-бел-иту, единственному и первому наследнику трона.
— То есть старшему из братьев?!
На прощанье Ишпакай перепоручил меня одному из своих сыновей: «Партатуа, посели нашего высокого ассирийского гостя в шатре рядом с твоим. Утром дай ему охрану и проводи до границ Урарту».
Царский шатер я покидал окрыленным и озадаченным. Окрыленным — потому что все складывалось как нельзя лучше для моего господина. Озадаченным — из-за возникших подозрений, опасений и непонятных тревог. Кто мог предположить, что царь кочевников так напряженно следит за борьбой, идущей между наследниками Син-аххе-риба за ассирийский трон? Мне было непонятно, откуда он черпает свои сведения и кто их источник.
— Не доверяй моему отцу, — неожиданно сказал сопровождавший меня сын царя Ишпакая. — Все, чего он хочет, — в который раз доказать, что он самый могущественный номарх изо всех живущих. Ему все равно, кому предлагать союз. А в итоге он отрубит твоему господину голову и станет показывать ее своим друзьям и врагам, чтобы от одного ее вида у них подогнулись колени и они пали перед ним ниц. Он не пощадил бы даже Сенахериба.
Мы проходили мимо шатров, стоявших вперемежку с огромными кострами, вокруг которых пировали мужчины, женщины и дети; вино лилось рекой, на вертелах жарились туши быков, отовсюду слышались странные завывания, похожие на вой волков.
По-видимому, на моем лице отразилось изумление, и Партатуа улыбнулся:
— Не удивляйся, волк — самый почитаемый зверь у скифов. Поэтому когда мы идем в бой, воздух содрогается от волчьего воя, который издает каждый воин…
Он стер улыбку с лица так же быстро, как и надел ее.
— Арад-бел-ит найдет здесь только смерть. Поверь мне.
Я все же усомнился в правдивости его слов:
— Отчего один чужеземец должен верить другому чужеземцу, когда третий чужеземец сказал, что верить надо ему?
— А отец прав, ты, несомненно, пригодился бы ему…. Но можно было догадаться о твоей осторожности. На нее я больше всего и уповаю. То, что месяц назад в стан моего отца приезжал
— Я слышал, что после возвращения Завен поехал куда-то на север, в Колхиду. Значит, ни о чем не договорились?
— Да, слух такой пустили, мол, расстался он со скифами плохо, но на самом деле помощь ему была обещана. Однако отец в конце концов обманет и его. Потому что Завен слишком слаб.
Я не стал повторять ему, что нужны более веские доказательства коварства царя Ишпакая.
Ставка царевича располагалась обособленно, на вершине холма, с трех сторон ее защищал крутой овраг, с четвертой, откуда пришли мы, стояла охрана, куда более многочисленная, чем у царя. Шатров было пять, повозок — значительно больше, повсюду горели факелы, вокруг паслись стреноженные кони. Прокрасться сюда незамеченным было крайне трудно. Я не знал, что и подумать. Партатуа настолько осторожен по своей природе — или он кого-то боится? Его шатер охраняли четверо скифов, встречавшие своего господина поклонами и сдержанными приветствиями. С одним из кочевников царевич перебросился парой слов, спросил о его дочери, как ее успехи в стрельбе из лука…
— Сегодня подбила куропатку с пятидесяти шагов, — похвастал скиф.
— Скажи ей, что я горд за нее, — ласково улыбнулся Партатуа, откидывая полог и пропуская меня вперед,
Из вежливости я спросил, сколько лет девочке.
— Всего семь, а из лука бьет не хуже взрослого мужчины, — совершенно серьезно ответил царевич.
— От этого она не станет воином, — отшутился я и поприветствовал сидевших в шатре мужчин.
Их было трое. Они расположились на толстом ковре, поджав под себя ноги, и играли в кости.
Один был определенно кочевником, двое других, судя по одежде, — нет.
— Привел нашего ассирийского друга, — сказал Партатуа, представляя меня своим друзьям и советникам. — Это мар-шипри-ша-шарри Мар-Зайя из Ниневии.
Товарищи царевича отложили игру и поднялись, чтобы оказать мне должные почести. Скифа звали Парлаксай, это был номарх из рода Колаксая. Второго представил сам Партатуа:
— Мой друг Агафон, эллин из далеких Афин, купец, каких мало. Радассар извелся от зависти, подсчитывая его доходы...
Когда передо мной встал третий товарищ царевича, я утратил дар речи…
Я почти не помнил его… Мои детские сны… Та ночь, в которую все началось…
Нет… нет… Я не поверил своим глазам, подумал о проклятии богов и чудесном превращении…
Но он обнял меня; и сказал — все тем же голосом, что и десять лет назад:
— Сын… Мой дорогой сын…
***
Мы проговорили с ним всю ночь. Нам так много надо было рассказать друг другу! С того самого дня, когда нас разлучили, прошло восемь лет… Восемь долгих лет…