Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту
Шрифт:
Еще месяц понадобилось Хаве, чтобы закрепить успех.
— Я так одинока, я так несчастна, за что боги гневаются на меня? — однажды в минуту откровения излила она душу новой подруге. Разрыдались обе, долго плакали. Тем же вечером Ашшур-аха-иддин, увидев опухшее от слез лицо жены, не на шутку встревожился и никак не мог понять причины этих стенаний:
— Ну принцесса — ладно, а с тобой-то что случилось?!
Он бы все равно этого не понял. Слезы в один платок — это связывает женщин почти так же, как мужчин — боевое братство.
С того самого дня Хава
Впрочем, иногда Мара все же ускользала из покоев принцессы, а возвращаясь, вся светилась от счастья. Так было и накануне.
— Расскажи, каков он в постели, твой Ашшур? — подначивала подругу Хава.
— Нет, нет, не могу, — залилась краской Мара.
— Отчего же? Или он совсем никакой? Я слышала, чем красивей мужчина, тем хуже он в постели, и наоборот.
— Прошу тебя, милая Хава, давай не будем об этом говорить, — с тоской посмотрела на нее молодая женщина.
— Как скажешь, — насупилась принцесса.
— Пожалуйста, не обижайся! — чуть не плача взмолилась Мара.
Но Хава тут же подскочила, схватила подругу за руки и, озорно глядя ей в глаза, сказала:
— А приведи его ночью в нашу спальню… Или нет, так он сразу заподозрит. Лучше меня спрячь в вашей спальне.
Мара побледнела, всплеснула руками, прикрыла ладонями лицо, замотала головой: нет, нет, нет!!! Больше всего, конечно, она в этот момент испугалась гнева принцессы, но та лишь разочарованно повела плечиком, усмехнулась и миролюбиво произнесла:
— Дурашка, я же пошутила.
Сейчас она уже так не думала.
«Не хочешь втроем — сама его заберу».
Встав на постели в полный рост, Хава пнула спящую подругу в живот.
Та застонала; и спросонья, все еще не понимая, что происходит, позвала принцессу по имени, очевидно, испугавшись, что опасность грозит им обеим.
Но Хава тут же ударила ее ногой в лицо, снова в живот и снова в лицо.
Мара упала с кровати, поползла к дверям. Хава бросилась следом. Разбила об нее амфору с вином, стала тягать за волосы, вырвала клок. Принялась бить по голове деревянной шкатулкой, попавшейся под руку. И только когда ее жертва затихла, Хава успокоилась и позвала рабынь.
— Тайно, чтобы никто не видел, отнесите ее в подвал. Да засуньте ей кляп в рот, а то придет в себя, начнет вопить на весь дворец.
***
В ясный день с крепостных стен Ордаклоу открывался чудесный вид на Гегамское море25. Иногда оно сливалось на горизонте с небом, иногда надевало сверкающую снегом корону горных вершин, встающих за морем.
Хава могла часами в гордом одиночестве любоваться этими красотами. И ей было так спокойно, так хорошо, что порой она задумывалась о том, чтобы остаться здесь навсегда. И Ниневия, и Закуту казались тут почти нереальными.
Чаще всего она приходила сюда перед рассветом.
Проснувшись, Хава быстро умывалась, выпивала только что выжатого сока и, набросив на плечи легкую накидку,
Дворец наместника — выдолбленные в скале чертоги — уже виделся ей могильным склепом, узкие городские улочки раздражали своей неуклюжестью, редкие прохожие вызывали ненависть одним своим видом.
Стражник у крепостной башни покорно отступал, давая ей подняться наверх, сонные часовые на стене вытягивались и застывали, будто обращенные в камни, а она бежала все дальше и дальше, словно торопилась на свидание с любимым. И если успевала — с замиранием сердца наблюдала, как из-за моря встает солнце.
Так было и сегодня. Только на этот раз она увидела здесь Ашшур-ахи-кара.
— Моя госпожа! — рабсак почтительно опустился перед принцессой на одно колено и склонил голову.
Хава мягко улыбнулась и насмешливо произнесла:
— Как же я люблю, когда утро дарит нам такие подарки.
— Я ждал тебя ради одной лишь просьбы — освободи мою жену. Если Мара в чем-то провинилась, то, клянусь всеми богами, она будет наказана и немедленно отправится домой.
Он говорил, не смея поднять глаз. Хава подошла к нему, запустила руку в его волосы, немного взъерошила их и заметила:
— Не помню, чтобы я назначала тебе здесь свидание.
— Моя госпожа, ты знаешь, как я предан и твоему отцу, и тебе. Скажи, что я должен сделать, чтобы заслужить прощение для моей любимой жены?
Последние слова не понравились Хаве, и она отдернула руку, будто ее ужалили, резко сказала:
— Не рано ли ты бросился ее спасать? Сколько всего прошло? День да ночь, а ты уже бьешь тревогу. Поверь, между подругами всякое случается; как будто ты порой не ссоришься с друзьями. Вспомни того же Ишди-Харрана. Вы едва не убили друг друга. А Мара посмела меня оскорбить и была за это наказана… Как только моя обида пройдет, я прикажу ее отпустить…
Молодая женщина встала к рабсаку совсем близко и осторожно прижала его голову к своему животу.
Ашшур резко поднялся, так, что принцесса вынуждена была отступить, и глухо сказал:
— Моя госпожа, только прикажи, и я готов отдать за тебя жизнь, но не требуй того, из-за чего потом пришлось бы раскаиваться нам обоим.
Она была оскорблена, гримаса исказила хорошенькое личико до неузнаваемости: ноздри широко раздулись, на скулах заходили желваки, глаза так же, как у деда, вылезли из орбит, нижняя губа мелко-мелко задрожала. Принцесса ударила Ашшура наотмашь по правой щеке, затем по левой.
— Да как ты смеешь говорить так со мной?! Или я тебе распутная девка? Я беру то, что хочу, и мне нет дела до твоих раскаяний! Все, что ты должен сделать, чтобы заслужить прощение для твоей поганой женушки, — это забыть о ней, когда ты со мной.
После этих слов Хава заплакала. Его растерянность — какой мужчина не спасует перед женскими слезами? — она приняла за свою победу. Встала ближе, потянулась к мужским губам для поцелуя, обняла его за бедра, попыталась прижать к себе. А потом почувствовала его стальную хватку — он взял Хаву за кисть и сжал так, что принцесса вскрикнула.