Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
Обладая трезвым умом и обостренной интуицией, она внимательно следила за
событиями во Франции, вникала во все тонкости противостояния короля и оппозиции,
которое день ото дня становилось все острее. Симпатии ее были на стороне Людовика XVI,
но нерешительный образ его действий, уступки «третьему сословию» вызвали сильнейшее
раздражение. Согласие короля на последовавший в мае 1789 года созыв Генеральных штатов
возмутил ее до глубины души.
«Жертва,
представителей трех сословий, — не положит конца брожению умов. Ферментацию
следует пресекать в самом начале, ну хоть как у нас, когда была созвана Большая
комиссия».
Собственный опыт, казалось, был тому убедительным примером.
— Были и в России, в мое уже царствование, лихие времена, — продолжала она
задумчиво, будто забыв про письмо Сегюра. — Да вот хотя бы перед бунтом
пугачевским... Не собери я депутатов, не дай открыто сказать, где башмак наш
государственный им ногу жмет — Бог знает, чем бы дело кончилось. А так файетам142
нашим показала, что Монтескье и аббата Беккария читывала не меньше, чем они. Один
очень умный человек сказал мне тогда, что мой «Наказ» это «axiomes a renverser les
murailees»143. Это верно, но я умела вовремя остановиться.
— Во Франции, Ваше величество, — почтительно вмешался Храповицкий, — дело
другого рода. У нас маркиз Пугачев был один, у них же брожение умов затронуло всех,
даже дворянство.
141 Игра слов – «autrichienne» (австриячка) – «autre chienne» (собака).
142 От La Fayette – Лафайет.
143 Аксиомы, способные разрушить стены (фр.).
Екатерина задумалась, затем отвечала очень серьезным тоном:
— Пустое, Александр Васильевич. Думаю, и сейчас еще не поздно воспользоваться
расположением умов благородного сословия против черни. Свободомыслие и равенство —
чудовища опасные. Если их не взять в узду, они сами захотят сделаться королями. Я бы
действовала решительно. Файета, например, comme un ambitieux144, взяла бы к себе и
сделала своим защитником. Да, собственно, тем и занималась здесь с самого восшествия,
что приручала наших российских файетов, коих и сейчас у нас довольно.
Интересная деталь: Сегюр, которого по понятным причинам бурные дебаты в
Генеральных штатах волновали не меньше, чем Екатерину, придерживался другого
мнения:
«Кажется, двор пытается помешать нововведениям в виде конституции, — писал он
3 июля 1789 года в Париж отцу, маршалу де Сегюру. — Боюсь, что он узнал о ней
слишком поздно. Год назад
примириться. Это слово «свобода» прошло через слишком много уст, чтобы смягчить свое
звучание, и малейшее препятствие превратило бы его в грозный крик».
И далее, совсем уже меланхолично:
«Все хотят набить карманы — вот в чем суть дела»145.
Впрочем, ни Екатерине, ни Храповицкому в тот июньский день грозного 1789 года
еще не было известно, что до взятия Бастилии осталось уже меньше месяца.
7
С началом шведской войны обед накрывали на час позже: Екатерина не успевала
управиться с возросшим потоком государственных дел.
За будничным, малым столом собиралось обычно восемь—десять человек, однако в
этот день Ее императорское величество изволили обедать во внутренних покоях за одним
кувертом. Екатерина была очень умеренна в еде. Кусок вареной говядины и стакан воды
составляли ее обычный рацион. Вина она не пила совсем.
После обеда наблюдалось странное.
За кавалергардом важно, животом вперед, прошествовал Зотов. За ним, к
всеобщему изумлению, двигались Дмитриев-Мамонов и княжна Щербатова —
безмолвные, как тени. Княжна была бледна и заплакана.
Трепещущая пара сразу же прошла в кабинет императрицы и оставалась там долго.
«Дворцовая эха» на все лады обсуждала столь необычное происшествие.
Участь Мамонова сомнений не вызывала.
144 Как человека амбициозного (фр.).
145 АВПРИ, ф. «Секретнейшие дела» (перлюстрация), оп. 6/2, д. 30, лл. 266—266 об.
«Граф должен ехать в армию, — горячилась молодежь. — Бесчестье смывается
только кровью».
Старики возражали: «К чему эти крайности? При Елизавете Петровне выпороли бы
мерзавца в караульной, да и весь разговор».
Щербатову жалели.
И только одному человеку во всех подробностях было известно то, что произошло в
кабинете императрицы.
Человеком этим был, естественно, Зотов.
Лица персонажей екатерининского «заднего двора» неразличимы. О Зотове, столь часто
встречающемся на страницах нашего рассказа, достоверно известно лишь то, что он был «породы
греческой», служил у Потемкина, затем по рекомендации Светлейшего был определен во дворец.
Женат был на горничной Екатерины.
— Государыня изволила обручить графа и княжну. Они, стоя на коленях, просили
прощения и прощены, — сообщил он Храповицкому.
Удивлению кабинет-секретаря не было предела.