Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
Густав заметно волновался.
— Я обдумала ваше предложение, — сказала Екатерина. — Более того, я
переговорила с Александрой Павловной и ее родителями, о чем вам, как мне кажется,
известно.
— Каков же ваш ответ?
Помедлив, Екатерина сказала:
— Я ничего не желала бы так, как устроить счастье моей внучки и ваше, граф.
Помимо того, я должна считаться и с тем, что брачный союз с династией Ваза мог бы
надолго
которые разделяли нас в последние годы. Словом, я готова дать согласие, если вы, в свою
очередь, выполните два непременных условия. Во-первых, формально освободитесь от своих
обязательств по отношению к герцогине Мекленбургской. Во-вторых, российская великая
княжна, даже выйдя замуж, должна остаться верна той религии, в которой была рождена
и воспитана.
Разумеется, условия, выдвинутые Екатериной, не оказались для Густава
неожиданными. В отношении первого из них проблем не возникало: и в Стокгольме, и в
Мекленбурге понимали, что после всего, что произошло, возобновлять переговоры о
династическом браке было бы просто неприлично. Что же касается второго условия, то
Густав несколько более взволнованным голосом, чем обычно, но достаточно твердо
сказал, что как честный человек обязан теперь же объявить, что законы Швеции требуют,
чтобы его будущая супруга исповедовала одну религию с королем.
— Мне известно, — возразила императрица, — что законы Швеции были чужды
веротерпимости в начале распространения у вас лютеранства. Тем не менее впоследствии
покойный король, ваш отец, издал при участии самих лютеранских епископов новый
закон, который дозволяет всем, не исключая и короля, вступать в брак с невестой,
исповедующей другую религию.
Не опровергая прямо слов императрицы, Густав высказался, однако, в том смысле, что в
случае, если королева Швеции не будет исповедовать господствующую в стране веру, умы его
подданных могут взбунтоваться против него.
— Вашему величеству лучше знать, как следует поступать в подобных случаях, —
заметила на это Екатерина, приняв серьезный вид224.
Густав пытался продолжить объяснения, но императрица встала и, не оборачиваясь,
прошла к карточному столу.
Король возвратился в танцевальный зал, где его ждал сюрприз. Великий князь
Константин,
— Как вам понравился бал, Ваше величество?
Густав, не подозревая подвоха, отвечал со своей обычной сдержанностью.
— Так знайте, вы были в гостях у самого известного пердуна в городе, —
воскликнул Константин с казарменной развязностью, оглядываясь молодецки на своих
приятелей.
Король обомлел.
Когда о выходке великого князя было доложено бабушке, Константин вновь
отправился на гауптвахту. Екатерина же со вздохом вынуждена была признать большую
разницу в воспитании великих князей и Густава.
7
Вечером этого же дня Екатерина писала Гримму:
224 Подробности объяснений Екатерины с Густавом содержатся в записках, которые она ежедневно
направляла Павлу и Марии Федоровне, остававшимся в Гатчине. – Оригиналы записок Павлу – РГАДА,
ф.1, д.72, «Письма к покойному государю от покойной матери его. 1792—1796 годы»; переписка с Марией
Федоровной – АВПРИ, ф. ВКД, оп.2/8а, д.34.
«Говорят, будто курьер уже готов отправиться с формальным отказом
принцессе Мекленбургской. Прежде этого я, конечно, не могла и слышать о предложении.
Но нужно сказать правду: он не может скрыть своей любви. Молодой человек приехал
сюда грустный и задумчивый, смущенный, а теперь его не узнаешь: весел, проникнут
радостью и счастьем».
Настроение Екатерины невольно передалось и Александре Павловне, для которой
бабушка оставалась непререкаемым авторитетом. К этому времени объяснение между ней
и принцем, по-видимому, состоялось. Во всяком случае, на очередном балу в Таврическом
дворце великая княжна, оттанцевав с Густавом, подсела к матери и сообщила, что
говорила сейчас с отцом, который дал ей свое благословение на брак, и просила мать
сделать то же.
Во время разговора к дамам подошел регент в сопровождении Густава.
Физиономии обоих в отличие от лиц великой княгини и ее дочери, были мрачны.
Казалось, между ними только что произошел какой-то неприятный разговор. В
продолжение бала регент хранил молчание, а король казался смущенным, мало
разговаривал и вообще вел себя необычно, с оттенком не шедшего ему высокомерия.
«Со времени моего второго разговора с графом Гага затруднения, касающиеся
религии, возникали только с его стороны, — вспоминала впоследствии императрица. —