Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
это задевало, а то и выводило из себя. Ростопчин находил, что «шведы в Петербурге были
смешны — они или надмевались, или принижались».
Пожалуй, один Густав в этих обстоятельствах продолжал вести себя просто и
обходительно. Каждое его слово было взвешено, а рассудительные разговоры казались
несвойственными его возрасту.
Поведение регента в Петербурге вполне подтвердило его репутацию хитрого и
ловкого политика. Хорошо зная своего племянника, его сильные
то обмолвился в его присутствии, что уступка в вопросе о вероисповедании будущей
королевы чревата угрозой превращения Швеции в русскую провинцию. Эти слова глубоко
запали в душу Густава. По политическим резонам и по застарелой обиде на Екатерину
герцог Карл, по всей вероятности, был скрытым противником брака, который находил
противоречащим не только интересам Швеции, но и его собственным. Однако привыкший
за свою долгую и трудную жизнь действовать исподтишка, он опасался высказываться
прямо.
Да этого, впрочем, и не требовалось. Густав был воспитан в духе крайнего
лютеранского фанатизма. Его протестантские наставники с детства внушали ему мысль о
превосходстве лютеранской веры над всеми другими, особенно православной, которую
называли еретической. Можно было не сомневаться, что в решающий момент будущий
король поступит в соответствии со своими понятиями о долге.
Будучи человеком предусмотрительным, регент даже предупреждал об этом
Екатерину. Однако императрица осталась глуха к его словам. Это не означало, однако, что
она бездействовала. Напротив, Зубов и Морков регулярно встречались со Штедингом,
интересуясь настроениями в шведском стане. Поначалу посол вполне сочувствовал планам
Екатерины, даже помог организовать секретное свидание короля с бароном Армфельтом,
тайно привезенным в Петербург из своего калужского убежища. Из свидания этого,
впрочем, не вышло ничего хорошего. Питая непримиримую вражду к регенту, Армфельт
попытался внушить королю, что его дядя давно мечтает стать единовластным правителем
Финляндии и поэтому ведет в вопросе о браке собственную игру, пытаясь побудить
Екатерину оккупировать шведскую часть Финляндии и отдать ему в пожизненное
владение.
Интрига — всегда палка о двух концах. Против ожидания, Густав сообщил о
разговоре с Армфельтом регенту. Тот, вспылив, резко изменил тон и принялся пугать
короля восстанием в Швеции, если будущая королева не станет лютеранкой. Внушения
регента пали на благодатную почву. В его словах король увидел подтверждение
собственных сомнений.
Дальнейшие события выглядят загадочно. 2 сентября на балу у Штединга Зубов
подвел
повторить только что сказанные ему королем слова.
— Граф Гага изволил сказать буквально следующее: «Я удалил все сомнения
225 Второе я ( лат.).
относительно вопроса о религии молодой княжны», — доложил Морков.
Екатерина сочла нужным поинтересоваться, сказал ли король эти слова по своей
воле. Морков с горячностью подтвердил, что инициатива исходила исключительно от
Густава. Императрица довольно наклонила голову. Побитое оспой лицо Моркова
просияло.
За ужином Екатерина попросила Головину сесть напротив Густава и Александры.
— Великая княжна выглядела такой печальной, что на нее больно было смотреть,
— рассказывала ей Варвара Николаевна. — Король также не ел и не пил, не сводя с нее
глаз.
Эти маленькие безумства позабавили императрицу.
Пытаясь скрыть улыбку, которая появилась на ее лице, императрица спрятала его за
веером, с которым, впрочем, обращалась весьма своеобразно. По взгляду графини она
поняла, что делает это неловко.
— Мне кажется, что вы подсмеиваетесь надо мной.
— Признаюсь, ваше величество, — отвечала Головина, — я никогда не видела,
чтобы веер держали подобным образом.
— Наверное, я действительно выгляжу как Ninette `a la cour226, но Нинеттой уже в
почтенном возрасте.
— Просто, ваше величество, ваша рука даже веер держит, как скипетр.
Головина слишком любила Екатерину, чтобы быть неискренней. Ей, как, вероятно,
и другим, казалось в те дни, что императрица была на пути к своей очередной победе.
Не знала Варвара Николаевна, что веер понадобился императрице совсем для
другой цели. Всего лишь полчаса назад, разговаривая с королем на глазах у раздушенной и
разнаряженой толпы гостей, она, прикрываясь им, незаметно передала ему четыре
аккуратно сложенных листа бумаги, исписанных ее почерком. Сделано это было ловко —
пригодилась сноровка, приобретенная еще в старые времена, когда через посла Вильямса
или Льва Нарышкина передавала записки для Понятовского.
— Прошу вас после бала внимательно прочитать это письмо, — сказала она после
того, как листы исчезли во внутреннем кармане камзола Густава. — Оно поможет вам
утвердиться в чувствах, которые вы мне выразили.
К счастью, текст этого столь таинственно передававшегося письма сохранился. Вот