Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
властью, пока сохраняет способность подчинять обстоятельства своей воле.
Вряд ли кто-то понимал это лучше, чем сама Екатерина, когда 30 июля 1767 года в
аудиенц-зале Московского Кремля она принимала депутатов Комиссии по составлению
нового Уложения. Она пристально вглядывалась в лица представляемых ей генерал-
прокурором Вяземским дворян, купцов, крестьян-однодворцев, инородцев, ставших
первыми в России депутатами.
В Грановитой палате были рядами поставлены
парламенте. Пятьсот шестьдесят четыре депутата, представлявшие все провинции и
сословия России, занимали места не по старобоярскому принципу местничества, а в
зависимости от времени приезда в Москву. От крепостных крестьян и духовенства был
лишь один представитель Синода.
Чтение Наказа депутаты слушали с увлажненными глазами, некоторые рыдали. В
порыве чувств решили было воздвигнуть памятник Екатерине и добавить к ее титулу слов
«Великая, Премудрая Матерь Отечества».
Депутатам, поднесшим императрице новый титул, было сказано:
— О званиях, кои вы желаете, чтобы я от вас приняла, ответствую: 1) на Великая —
о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить; 2) Премудрая —
никак себя таковою назвать не могу, ибо один Бог премудр и 3) Матери Отечества —
любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю; быть любимою
от них есть мое желание.
Ответ этот был дословно занесен в дневную книгу заседания комиссии, которую
вел отставной гвардии поручик Николай Иванович Новиков. На следующий день запись
эту читали публично.
«Иные ее переписывали, а иные переводили на разные языки», — было отмечено в
очередной записке.
В целом, однако, первый опыт русского парламентаризма был не лучше и не хуже,
чем последующие. Пока речь шла о вещах отвлеченных, в зале царило редкое
единодушие.
«Мы — люди и подвластные нам крестьяне суть подобные нам. Разность в случае
возвела нас в степень властителей над ними; однако мы не должны забывать, что и они —
суть равные нам создания».
Эти речи князя Михаила Щербатова, предводителя родового дворянства
встречались неизменным одобрением, хотя многие из депутатов еще помнили времена,
когда услышавшему такие слова впору было кричать «Слово и дело!» Теперь же
недовольные, а их в Грановитой палате было немало, предпочитали помалкивать.
Щербатов говорил, в соответствии с духом Наказа, и тем самым как бы заодно с
императрицей.
Просматривая ежедневно протоколы заседаний, Екатерина и сама удивлялась тому,
как быстро ее Наказ стал мерилом истины и справедливости.
Представитель козловского дворянства
записку о мерах пресечения жестокого обращения помещиков с крестьянами.
«Есть помещики, кои промотав свои пожитки и набрав много долга, продают за
него своих людей, отлучая их от земледелия, — говорилось в ней между прочим. — Есть и
такие, что проматывая получаемые от крестьян доходы, прихотям своим предела не ставят,
разлучают семейства единственно из своей корысти, но, что всего хуже, это то, что
являются между ними и такие, кои, увидев своего крестьянина, стяжавшим трудами рук
своих малый достаток, лишают вдруг его всех плодов стараний».
Обличения Коробьина, запальчивые, но справедливые, вызвали бурю возмущения,
причем не только со стороны дворян, составлявших треть членов Комиссии, но и купцов и
государственных крестьян. На бедного поручика обрушился град насмешек и упреков в
молодости и неопытности. Примечательно, однако, что попытки Коробьина найти
подтверждение своим мыслям в Наказе были единодушно осуждены, как заключающие в
себе «ошибочные толкования мыслей императрицы».
И, тем не менее, Коробьин сделался общим любимцем. Во время выборов в
различные комиссии он удостаивался значительного числа голосов. Впрочем, выволочки,
устроенной ему, не забыл: говорил осмотрительно, выбирал выражения. Понял, надо
думать, что рассуждать о естественном равенстве всех людей перед законом — это одно, а
хулить вековые порядки, на которых стояла и стоит русская земля, — совсем другое.
Подавляющая часть депутатов твердо стояла на том, чтобы подтвердить «в ныне
сочиняемом проекте нового Уложения» исконную «власть помещиков над их людьми и
крестьянами».
Екатерина особо не удивлялась. Гораздо более беспокоило ее то, что основное дело,
ради которого была собрана Комиссия, — сочинение законов — продвигалось из рук вон
плохо. Пыталась, и не раз, ввести регламент ведения заседаний, надеялась обратить
энергию депутатов в русло государственных интересов, но все усилия оказались
напрасны. Свежие идеи тонули в сословных дрязгах и пререканиях. Дворянство
ополчалось на купцов, требуя расширения собственных прав в области торговли и
промышленности, купечество отбивалось, как могло, пользуясь тем, что среди самих
дворян грызни и склок хватало. Родовитые депутаты, кичась древними привилегиями,
вели себя высокомерно. Представители служилого дворянства напирали на права,
предоставленные им Петром Великим. Их поддерживали представители военного