Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

попавшегося, готового пожертвовать собой. Да сохранит же Небо их надолго для Вашего

величества и Ваше величество для них. Это Ваши верные стражи!

Впрочем, дальнейшие рассуждения Дидро звучат явным отголоском его личных

наблюдений:

— За исключением Орловых, мне кажется, я во всех замечаю какое-то взаимное

недоверие, какую-то осторожность, противоположную прямоте и откровенности, которые

свойственны высоко настроенной, свободной и уверенной

в себе душе. Но что еще более

удивительно, ни один из моих русских собеседников не сознавал подлинной ценности

заведенных Вами учреждений. Ни один из них не выслушал меня без удивления. Ни один

не понимал мудрости монархини и выгод, имеющих произойти от нее в будущем. Всех

мне приходилось просвещать и наводить на путь истинный, за исключением, может быть,

только моего товарища по путешествию, господина Нарышкина.

И далее:

— В душах Ваших подданных есть какой-то оттенок панического страха — должно

быть, следствие длинного ряда переворотов и продолжительного господства деспотизма.

Они будто постоянно ждут землетрясения и не верят, что земля под ними не качается,

совершенно как жители Лиссабона или Макао, с той только разницей, что те боятся

землетрясений материальных. Колебания в умах заметны и очевидны. Неясно только,

происходят ли они от нарушения личных интересов, совершенного Вашими мудрыми и

справедливыми деяниями, или от перемен в общественном строе.

И концовка — логичная и неотвратимая, как в фугах любимого Дидро Иоганна-

Себастьяна Баха:

— Кто производит революции? — вопрошает он. И сам же отвечает: — Люди,

которым нечего терять при перемене общественного порядка; люди, которые могут при

этом выиграть.

Лицо Екатерины хранило задумчивое выражение.

— Как к этому относиться? — продолжал Дидро. — Во-первых, следует обогащать

или своевременно удалять лиц могущественных, но недовольных. Во-вторых, заботиться о

просвещении народа. Нации просвещенные не возмущаются, а терпят.

В этот момент Екатерина, наверное, улыбалась. Слова Дидро как нельзя лучше

совпадали с ее собственными мыслями. Впрочем, хватит предположений, сколь

заманчивых, столь и неверных. Не будем излишне строги к великому философу. Кто

другой на его месте мог подумать, что сидящая напротив него женщина, со спокойной

улыбкой выслушивающая его взволнованные филиппики, переживает в эти дни один из

самых опасных кризисов своего царствования?

Д е й с т в о т р е т ь е

Если у Императрицы есть слабость, то она состоит в

желании достигать посредством интриг и таинственным образом

целей,

которые были бы доступны ей при помощи более простых

и естественных путей.

Из донесения английского посланника в Петербурге Р.

Гуннинга от 22 ноября 1773 г.

1

Странные совпадения случаются в жизни.

Державин в своих «Записках» вспоминает, что в день бракосочетания великого

князя в Петербург пришло первое известие о том, что на Урале, в окрестностях Оренбурга,

появился беглый донской казак Пугачев, всклепавший на себя имя покойного императора

Петра III. Рапорт оренбургского губернатора, сообщавшего, что лже-Петр собирается идти

на Петербург, чтобы «обнять возлюбленного сына своего, великого князя Павла

Петровича», не особенно встревожил Екатерину. В первые десятилетия ее царствования в

России, да и за границей объявлялось не менее дюжины самозванцев, выдававших себя за

покойного Петра Федоровича. С ними быстро и без огласки справлялись.

Тем не менее, тревожные вести, поступившие с Урала, императрица распорядилась

сохранить в строжайшей тайне — тень покойного супруга, явившаяся с берегов далекого

Яика, грозила омрачить свадебное торжество. О мерах по пресечению «уральской фарсы»

она посоветовалась лишь с самыми доверенными людьми — Никитой Ивановичем

Паниным и вице-президентом Военной коллегии Захаром Чернышевым. Захар

Григорьевич, кстати, о Пугачеве отзывался пренебрежительно, говорил, что бунт в

Заволжских степях лишь искра по сравнению с восстанием атамана Ефремова на Дону,

случившимся в 1772 году.

Что и говорить, и на Дону, и в Зауралье всегда было неспокойно. А особенно в

первое десятилетие екатерининского царствования. Чересчур «скоропостижная», по

выражению Дашковой, смерть Петра Федоровича, трагическая гибель Иоанна

Антоновича, узника Шлиссельбургской крепости, вызывали неблагоприятные для

императрицы толки и в провинции, и в столицах. Даже в гвардии, приведшей ее к власти,

заговоры следовали один за другим: Хрущев, Гурьевы, Хитрово, Мирович… Одни

завидовали быстрому возвышению Орловых, считали себя недостаточно

вознагражденными за участие в перевороте, другие связывали надежды на свое

обогащение и возвышение с восстановлением на престоле законного императора Иоанна

Антоновича, несчастного отпрыска Брауншвейгской фамилии.

Самое опасное, однако, заключалось в том, что многие из заговорщиков пытались