Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

действовать именем великого князя Павла Петровича, на которого смотрели как на

законного наследника российского престола. Как раз в те дни, когда Екатерина шепталась

с Чернышевым и Паниным, русский поверенный в делах в Париже Хотинский занимался

отправкой на родину раскаявшихся сторонников известного Бениовского, ссыльного

поляка, бежавшего с Камчатки на захваченном им корабле. Бениовский выдавал себя в

Европе, куда все-таки добрался, за друга и соратника

великого князя, грозя собрать войско

и явиться в Петербург, чтобы помочь Павлу Петровичу восстановить свои попранные

права. Во французских газетах Екатерину открыто называли узурпаторшей престола.

Заговорщики исчезали в Сибири, но слухи о них будоражили европейские столицы.

«Что касается до важного известия о намерении свергнуть с престола императрицу,

то я узнал, что оно основано на недовольстве народа, которое, как полагают, достигло

крайних размеров», — так инструктировал в июле 1772 года британский министр

иностранных дел герцог Суффолк своего посланника в Петербурге Гуннинга.

«Что бы ни говорили в доказательство противного, императрица здесь далеко не

популярна и даже не стремится к этому, — писал в ответ Гуннинг. — Она нисколько не

любит своего народа и не приобрела его любви. Чувство, которое у нее пополняет

недостаток этих побуждений, есть безграничное желание славы, а что достижение этой

славы служит для нее целью гораздо более высокой, чем благосостояние страны, ею

управляемой, это, по моему мнению, можно основательно заключить из того состояния, в

котором при беспристрастном рассмотрении оказываются дела этой страны».

Оценки Гуннинга, кстати сказать, человека основательного, лишний раз

показывают, как трудно иностранцам разобраться в русских делах. Впрочем, если

соотнести депешу посла с событиями, свидетелями которых он стал в Петербурге, следует

признать, что для его пессимизма имелись определенные резоны.

Продолжавшаяся четвертый год война с Турцией давалась России ценой крайнего

напряжения сил. Дефицит бюджета, не превышавший в начале войны одного миллиарда

рублей, увеличился в 1773 году в восемь раз. Однако ненасытный молох войны требовал

не только денег, но и людей.

Всего лишь месяц назад, 15 августа 1773 года, при обсуждении в Совете вопроса о

новом рекрутском наборе у императрицы вырвалось красноречивое признание:

— Вы требуете от меня рекрутов для укомплектования армии? С 1768 года сей

набор будет, насколько мне память служит, шестой. Во всех наборах более трехсот тысяч

рекрутов собрано со всей империи. Согласна, что оборона государства того требует, но со

сжиманием

сердца по человеколюбию набор такой всякий раз подписываю, видя наипаче,

что оные для пресечения войны по сю пору бесплодны были.

Смертность среди рекрутов, плохо обученных, вынужденных воевать в

непривычном климате, была ужасающей. Дезертирство из армии приобрело столь

массовый характер, что осенью 1773 г. правительство оказалось вынуждено объявить

всеобщую амнистию беглецам, скрывавшимся на Дону и в Зауралье.

Однако и в родных местах крестьянину жилось не легче. Дворяне, по знаменитому

указу Петра III освободившиеся от веками довлевшей над ними обязанности нести

государеву службу, все больше оседали в деревне. Лучшие из них, становились

рачительными хозяевами. Они посылали своих управляющих в Англию изучать

агрономическую науку и строили прочные и удобные жилища для своих крестьян. Но

были и такие кто, получив полную власть над крепостными, превращались в грозных и

сумасбродных помещиков. Как известно, самый страшный тиран — это раб, ставший

хозяином над другими рабами. Притеснения, истязания и насилие над крепостными

переходили все границы дозволенного.

Крестьяне в ответ поджигали дома своих мучителей и убивали их. Особенно

беспокойно было среди монастырских и церковных крестьян, ставших государственными

в силу другого указа, принятого в недолгое царствование Петра III. Глядя на них,

крестьяне помещичьи, заводские и все те, кто нес на себе крепостное ярмо в различных

его формах, решили, что близится и их освобождение. Такую надежду давала им

объявленная вольность дворянству. Если с помещиков снималась обязанность нести

государственную службу, то естественно с крестьян должна будет снята повинность

служить помещикам. Участились случаи массового неповиновения, как, например, на

петровских олонецких заводах летом 1770 года. На дорогах появились шайки разбойников.

Особенно тревожно было на Волге, Каме и Белой, где грабили даже хорошо охраняемые

караваны Демидовых и Твердышева. Беспокойно было в Воронежской губернии,

Уфимской и Галицкой провинциях. Местные власти, ослабленные отправкой войск на

театр военных действий в Молдавию, оказались бессильны восстановить порядок.

И вот, наконец, случилось то, что неминуемо должно было случиться. В конце мая

1773 года в Казани из-под стражи бежал казак станицы Зимовейской Емельян Пугачев. Он

прошел Семилетнюю войну, служил в Польше, во время русско-турецкой войны в армии