i dfee46a8588517f8

User

Кроме того, все вновь назначенные министры не только были далеки от либерализма, но являлись людьми весьма правыми, в том числе и любимец Думы Поливанов ⁴³. Самарин был одним из самых авторитетных деятелей Совета объединенного дворянст­ва, человеком крайних правых убеждений. А. А. Хвостов, ставший преемником Щегловитова, также крайний реакционер, к тому же был очень близок к Горемыкину. Наконец, новый министр внутренних дел князь Щербатов, богатый помещик ⁴⁴, — один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, до своего

назначения возглавлявший главное управление государственного коннозаводства. В немалой степени его назначение было обуслов­лено тем, что брат Щербатова был одним из адъютантов Николая Николаевича ⁴⁵. В правых кругах,

писал по этому поводу Шавель- ский, думали, что увольняются министры «правые» и назначаются «левые». Но это было сущая чепуха. Все они были правые ⁴⁶.

Не могли новые министры похвастать и сколько-нибудь серьез­ными государственными талантами, особенно Хвостов и Щерба­тов ⁴⁷. Единственное, что их отличало от предшественников, — это идея о том, что в сложившейся серьезной обстановке нельзя вести политику пренебрежения Думой и «общественностью», наоборот, надо искать с ними общий язык. Иначе говоря, расхождение было только в тактике: и Дума и «общественность» были им так же мало симпатичны, как и уволенным министрам.

Даже во время знаменитых секретных заседаний Совета мини­стров в июле—августе 1915 г., т. е. тогда, когда разгорелся острый конфликт между большинством кабинета, требовавшим сотрудничества с Думой, помещичье-буржуазными общественны­ми организациями и Горемыкиным, отстаивавшим прежний курс, эти антипатии к «народному представительству» и его лидерам сохранились в полной мере.

На заседании 4 августа главный инициатор сближения с Ду­мой Кривошеин в резких тонах говорил о непозволительных наскоках Думы на правительство, злоупотреблении «потрясающи­ми» речами и запросами и т. д. ⁴⁸ На заседании 11 августа в связи с приходом Родзянко, потребовавшим в повышенном тоне от вышедшего к нему Горемыкина оказать давление на царя, чтобы тот отказался от решения возглавить армию, премьер, передав своим коллегам содержание беседы, закончил рассказ фразой: «...не стоит тратить времени на таких полупомешанных, как г-н Родзянко». Министры тут же заговорили о стремлении Думы «захватным порядком» присвоить неположенную ей роль, а Кривошеин разюмировал общее мнение: «Если некоторые поли­тические деятели не желают правильно понять проявляемую пра­вительством мягкость и пользуются ею для агитационных целей, то надо поговорить с ними на другом языке».

На заседании 16 августа, после того как Поливанов сообщил, что царь явится на открытие Особого совещания по обороне в ор­денах и, следовательно, министры также должны быть в полном параде, последовали весьма характерные комментарии. «Что-то больно много чести всем сгоняемым туда разношерстным госпо­дам», — заявил Хвостов. «Надо быть готовым, — язвительно под­хватил Харитонов, — что уже по бывшим примерам выборные люди прибудут в косоворотках и спинжаках. Так либеральнее. Мы будем сиять звездами, а они своими добродетелями». Эстафету принял Кривошеин: «Дума забывается, обращает себя чуть ли не в учредительное собрание». «Посадить бы этих господ в Совет ми­нистров, — вновь взял слово Харитонов.— Посмотрели бы они, на какой сковороде эти самые министры ежечасно поджариваются.

Вероятно, у многих быстро отпали бы мечты о соблазнительных портфелях». «Да, надо показать когти», — заключил Щербатов ⁴⁹.

«Соблазнительные портфели». В этих словах - ключ к пони­манию главного мотива неприязни официального правительства к Думе. Это была не непримиримая вражда классовых антиподов, , а соперничество политических конкурентов. Как показывают фак- ! ты, соперничество такого рода тем ожесточеннее по форме, чем \ ближе друг к другу в классовом отношении борющиеся стороны. Внешняя ожесточенность борьбы между кадетами и октябристами, как указывал В. И. Ленин, как раз и объяснялась в первую очередь их классовым родством. Во вражде министров к заправи­лам Думы, ВПК, Земского и Городского союзов наблюдалось то же самое. Именно поэтому на заседании Совета министров 9 ав­густа в числе прочего «беседа коснулась личности А. И. Гучкова, его авантюристической натуры, непомерного честолюбия, способ­ности на любые средства для достижения цели, ненависти к сов­ременному режиму и к государю императору Николаю II». Хвостов даже заявил: «этого господина» «считают способным в случае чего встать во главе батальона и отправиться в Царское Село» ⁵⁰.

Последнее замечание было уже вполне в духе «бочек сороковых» из бессмертной грибоедовской комедии.

На заседании 2 сентября министры заговорили о Г. Е. Львове, председателе Всероссийского земского союза. «Сей князь факти­чески чуть ли не председателем какого-то особого правительства делается, — с раздражением отмечал Кривошеин. — На фронте только о нем и говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных, лечит больных, устраивает парикмахер­ские для солдат — словом, является каким-то вездесущим Мюр и Мерелизом... Безответственные распорядители ответственными делами и казенными деньгами недопустимы» ⁵¹.

Конкурентный мотив особенно наглядно проявлялся в том удовольствии, с каким министры подчеркивали при случае неком­петентность думских заправил в государственных делах, т. е. несостоятельность их претензий на «портфели». Когда, например, на заседании 19 августа возник вопрос о необходимости пригла­сить в комитет финансов общественных деятелей для решения щекотливого вопроса о вывозе золота за границу, были поданы две характерные реплики. «В число сведущих лиц, — заметил Харитонов, — попадет, несомненно, и Шингарев с его по меньшей мере своеобразной оценкой финансово-экономических вопросов». Шингарев был главным кадетским оратором по финансовым и бюджетным вопросам в HI и IV Думах. Кривошеин ответил: «Приходится мириться и с присутствием Шингарева. Человечество требует прежде всего не знаний, а вывески»⁵².

Другая сторона, Дума, точно чувствовала эту ситуацию. Това­рищ председателя в III и IV Думах князь В. М. Волконский, ставший затем товарищем министра внутренних дел, выразил ее в словах: «По моему мнению, против Государственной думы была (со сторойы правительства. — А. А.) какая-то затаенная обида: „Ах, что-то у нас отняли”»⁵³.

Тем не менее большинство Совета министров пошло на откры­тый конфликт с Горемыкиным, неизменно настаивавшим на нега­тивном отношении к «народному представительству». Более того, конфликт с премьером вылился в конечном итоге в конфликт с царем, закончившийся полным поражением кабинета и повлек­ший за собой для царизма в целом далеко идущие последствия.

Чтобы понять причину этой немыслимой ни в какие другие времена оппозиции царских министров своему монарху, следует все время иметь в виду ту тревогу и крайнюю растерянность, которую испытывало правительство летом 1915 г. и которую так хорошо передал Яхонтов. Первое секретное заседание Совета министров, запротоколированное им, началось словами Поливано- ва:«Считаю своим гражданским и служебным долгом заявить Совету министров, что отечество в опасности». Далее следовал рассказ о бездарности и растерянности ставки, раздражении в стране, признаках революционизирования не только в тылу, но и на фронте. Реакцию министров и свою собственную на этот рассказ Яхонтов передает следующим образом: «Всех охватило какое-то возбуждение. Шли не прения в Совете министров, а беспорядоч­ный перекрестный разговор взволнованных, захваченных за живое русских людей. Век не забуду этого дня переживаний. Неужели все пропало!.. За все время войны не было такого тяжелого заседания. Настроение больше, чем подавленное. Разошлись слов­но в воду опущенные...» Заседание 24 июля автор начинает тем же рефреном: «Настроение в Совете министров подавленное. Чувствуется какая-то растерянность. Отношения между отдельны­ми членами и к председателю приобретают нервный характер» ⁵⁴

Ситуация еще более осложнилась, когда на заседании б августа Поливанов сообщил о намерении царя взять на себя верховное командование. Это сообщение военный министр предварил слова­ми: «Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России». Он добавил, что нарушает тайну: царь сообщил ему о своем наме­рении по секрету. «Это сообщение военного министра вызвало в Совете сильнейшее волнение. Все заговорили сразу, и поднялся такой перекрестный разговор, что невозможно было уловить от­дельные выступления. Видно было, до какой степени большинство потрясено услышанной новостью, которая явилась последним оглу­шительным ударом среди переживаемых военных несчастий и внут­ренних осложнений»⁵⁵.