i dfee46a8588517f8

User

Предметом спора стал вопрос о форме роспуска. Кривошеин предложил распустить Думу до 1 сентября (к этому времени ведомства должны были внести в Думу свои законо­проекты и тем самым дать ей повод требовать продолжения сессии, но «обставить по-хорошему»). Горемыкин же, наоборот, предлагал с Думой не считаться и не церемониться. На замеча­ние Игнатьева: не исключено, что Дума откажется подчиниться указу о роспуске, премьер решительно парировал: «Это будет прямым сопротивлением верховной власти», и тогда «придется не переговоры вести, а действовать». Щербатов считал, что на пря­мое неподчинение думцы не решатся, потому что «огромное боль­шинство их трусы и каждый за свою шкуру дрожит».

Но он же и другие высказали опасение другого рода: роспуск Думы может стать причиной ответных беспорядков. Повод к подобному обсуждению подал верный оруженосец Горемыкина. Милюков хвастает, заявил

Хвостов, что в день смены командо­вания он нажмет кнопку — и беспорядки возникнут по всей России. Милюков, отреагировал на это Горемыкин, может нести какие угодно вздор и чепуху, но он, Горемыкин, этим угрозам не верит. На возражение Самарина: «Большинство из нас думает иначе» — премьер еще более резко возразил, что обсуждать воп­рос о запугиваниях Милюкова и К° он считает недопустимым. На это Щербатов заявил: сведения насчет возможных беспорядков исходят не только от Милюкова, но и от охранки и жандармерии. Они сообщают, что напряженная пропаганда идет в лазаретах и

гарнизонах. Ежедневно в Министерство внутренних дел посту­пают донесения о том, что через два-три дня после роспуска Думы неминуем взрыв повсеместных беспорядков.

В результате обсуждения было решено вопрос о перерыве думских занятий отложить до рассмотрения программы образую­щегося «Прогрессивного блока» ^7б.

Видимо, информация Щербатова произвела впечатление, по­тому что заседание 26 августа, посвященное тому же вопросу, качалось с заявления Сазонова о том, что роспуск Думы вызовет, «несомненно», беспорядки и среди рабочих. Поэтому необходимо Все тщательно взвесить. «Быть может, придется признать, что ми­тингующая Дума — меньшее зло, чем рабочие беспорядки в от­сутствие Думы». Прежде чем принять решение, надо переговорить с блоком и попытаться сговориться: в программе много такого, против чего нет возражений. Отвергать блок с порога — ошибка, ибо рабочие кварталы «осложняют внутреннее положение, без того почти безнадежное». Ему вторил Григорович: по его све­дениям, беспорядки неизбежны — «настроение рабочих очень скверное».

Горемыкин отверг как совершенно несостоятельную идею о связи Думы с рабочим движением. «Ставить рабочее движение в I связь с роспуском Думы неправильно,— заявил он.— Оно шло и I будет идти независимо от бытия Государственной думы». Если |/ Дума не будет распущена — это еще не гарантия от рабочих выступлений. «Будем мы с блоком или без него, для рабочего движения это безразлично. С этим движением можно справиться „ другими средствами и до сих пор Министерство внутренних дел справлялось».

Слова «будем мы с блоком или без него» вновь переместили центр тяжести полемики к главному предмету спора, но уже по другой формуле: надо ли договариваться с блоком или это не­допустимо? Горемыкин объявил «Прогрессивный блок» незакон­ной организацией. В ответ Сазонов заявил, что игнорирование блока — «опасная и огромная политическая ошибка. Прави-f | тельство не может висеть в безвоздушном пространстве и опи- _; раться на одну полицию». Блок «по существу умеренный», и его' надо поддержать. Горемыкин стоял на своем: «Блок создан для захвата власти, он все равно развалится, и все его участники между собой переругаются». «Его плохо скрытая цель — ограни­чение царской власти. Против этого я буду бороться до послед­них сил».

После того как в поддержку Сазонова выступили Щербатов, Харитонов и Поливанов, Горемыкин, хотя и очень неохотно, согласился, прежде чем решать вопрос о роспуске Думы, обсудить программу блока. Итог обсуждения показал, как отметил Сазонов, что «пять шестых программы блока могут быть включены в программу правительства» без всякого ущерба для царской власти. «Если только обставить все прилично и дать лазейку,— продолжал Сазонов развивать свою мысль,— то кадеты первые

I пойдут на соглашение. Милюков — величайший буржуй и больше ] всего боится социальной революции». Хотя Горемыкин вновь подтвердил свою позицию, единогласно было решено: осуществить скорейший роспуск Думы и провести беседу с руководителями блока. Делегатами для переговоров Горемыкин назначил Хари­тонова, Хвостова, Щербатова и Шаховского ⁷⁷.

Заседание 28 августа началось с отчета Харитонова о беседе с руководителями блока, состоявшейся накануне. Горемыкин с порога заявил, что, несмотря на его самые благоприятные впе­чатления об умеренности блока, «разойдется ли Дума тихо или скандально, безразлично». Снова он повторил, что рабочее дви­жение не связано с роспуском, и он уверен, что все обойдется благополучно, страхи преувеличены. На возражение Сазонова: напряженность и озлобленность, царящие в Думе,

«могут вызвать серьезные конфликты...», последовала презрительная фраза: «Это все равно пустяки. Никого, кроме газет, Дума не интересует и j всем надоела своей болтовней». Ответ привел главного оппонента премьера в бешенство: «А я категорически утверждаю, что мой вопрос не все равно и не пустяки (курсив наш.— А. А.),— на вы­сокой ноте заявил Сазонов.— Пока я состою в Совете министров, я буду повторять, что без добрых отношений с законодательными учреждениями никакое правительство, как бы оно ни было са­монадеянно, не может управлять страной и что такое настроение депутатов влияет на общественную психологию». Горемыкин, од­нако, был настроен весьма решительно: «Вопросы на обуждение Совета министров ставлю я». Вопрос о прекращении занятий Думы исчерпан, «дальнейшие прения излишни». В результате голосования все высказались за роспуск. Казалось, вопрос дейст­вительно исчерпан, но дискуссия вспыхнула с новой силой.

Дров в костер подбросил Кривошеин, снова выдвинув главный вопрос — о министерстве доверия. В конце концов, как всем понятно, заявил он, разногласия между Думой и властью «сво­дятся к вопросу не программы, а людей, которым вверяется I власть». Поэтому дело не в том, в какой день распустить Думу, «а в постановке принципиального вопроса об отношении его импе­раторского величества к правительству настоящего состава и к требованиям страны об исполнительной власти, облеченной об­щественным доверием... Без разрешения этого кардинального воп­роса мы все равно с места не сдвинемся». Лично он, Кривошеин, высказывается за кабинет, пользующийся доверием страны. Как обычно, он тут же был поддержан Сазоновым, Игнатьевым» Щербатовым, а также Шаховским.

Горемыкин пошел на обострение. «Значит,— заявил он,— признается необходимым поставить царю ультиматум — отставка Совета министров и новое правительство». Это был запрещен­ный прием, притом пущенный в ход вторично, и Сазонов снова взорвался: «Его императорскому величеству мы не ставим и не собирались ставить ультиматума Мы не крамольники, а такие же верноподданные своего царя, как и ваше высокопревосходитель-

ство. Я очень прошу не упоминать таких слов в наших сужде­ниях». Пришлось Горемыкину сказать, что он берет свои слова обратно. Тем не менее он повторил, что ответственность за роспуск Думы берет на себя без колебаний, «но навязывать государю императору личностей, ему неугодных», не считает для себя воз­можным. «Может быть, мои взгляды и архаичны, но мне поздно их менять». Опоздавший Самарин предложил смягченную редак­цию обращения к царю: представить ему программу и одно­временно заявить, что в кабинете нет единства, а потому нужно другое правительство. Если эта идея будет одобрена, то указать желательное лицо на пост председателя Совета министров. Рос­пуск же Думы взять на себя.

«В итоге Совет министров,— писал Яхонтов,— склонился к точке зрения А. В. Кривошеина с поправкой А. Д. Самарина, т. е. осуществить роспуск Государственной думы в ближайшем вре­мени (по-хорошему сговорившись с президиумом и лидерами о проведении еще незаконченных правительственных законо­проектов, обусловленных потребностями военного времени) и представить его величеству ходатайство о смене затем Совета ми­нистров».

Горемыкин обещал доложить царю все, как было⁷⁸.

В день отъезда в ставку Горемыкин сказал Яхонтову, что, пока жив, он будет «бороться за неприкосновенность царской власти». Сперва надо довести войну до конца, а потом уже за­ниматься реформами. Вернулся Горемыкин из ставки 1 сентября с указом распустить Думу на осенние вакации не позже 3 сентября. Министрам было приказано оставаться на своих местах. Когда позволит обстановка на фронте, царь вызовет правительство к себе и все разберет.

К началу заседания (2 сентября) министры, свидетельствует далее Яхонтов, по-видимому, уже были осведомлены о резуль­татах поездки, что явно отразилось на их настроениях и сужде­ниях. «Кризис вскрылся, нервность страшная. Много приходи­лось мне видеть Совет министров в неофицальной обстановке, но ничего подобного никогда в заседаниях не происходило. Осо­бенно волновался С. Д. Сазонов... Когда И. Л. Горемыкин, закрыв заседание, выходил из зала, министр иностранных дел заявил: „Я не хочу с этим безумцем прощаться и подавать ему руку“. В пе­редней Сазонов истерически воскликнул: „Он сумасшедший, этот старик¹*». Поливанов держал себя в отношении председателя «совершенно неприлично». У Кривошеина вид «безнадежно груст­ный и встревоженный». В таком же состоянии — Игнатьев и Харитонов.