i dfee46a8588517f8

User

Объективный результат оппозиции министров был обратным по сравнению с ожидавшимся: поскольку все нарисованные ими ужасы не произошли, царь утвердился в своем прежнем курсе, его страхи и сомнения рассеялись, тем самым решилась собст­венная участь оппозиционеров. Иными словами, оппозиция уско­рила новую и последнюю фазу в трансформации официального правительства — фазу распада полуабсолютистской «государст­венности». Мелкотравчатость породила еще большую мелкотрав- чатость.

Нольде считал, и это было общее мнение, что единственным крупным человеком в правительстве был Кривошеин, обладавший недюжинным умом и широтой кругозора. Остальной состав Со­вета министров, по мнению Нольде, «был необыкновенно пестр: в нем рядом сидели чиновники и нечиновники, люди умные и совсем неумные, люди серьезные и совсем несерьезные, люди с темпераментом и люди без всякого темперамента» ⁸³.

Несомненно,

Кривошеин был умным человеком, и его коллеги

«внали и чувствовали его калибр», но что он был крупным че­ловеком, государственным деятелем действительно большого ка- * либра, это сомнительно. Отличительной чертой Кривошеина как политика было стремление действовать за кулисами. В 1914 г., после отставки Коковцова, Кривошеин, если бы захотел (таково было всеобщее мнение), мог без всякого труда сменить его на посту премьера. Однако он предпочел, чтобы таковым стал Горе­мыкин, поскольку имел на него тогда большое влияние. Иными словами, предпочитал быть «теневым» премьером, а не подлин­ным. Нольде считал это «каким-то своеобразным недостатком боевого темперамента», мирившим его с «положением во втором ряду». Но это поведение мало характерно для государственного деятеля действительно большого масштаба. Что же касается рас­четов Кривошеина на то, что он будет держать Горемыкина в руках, то нам уже известно, чем они окончились.

Тем не менее поражение Кривошеина и его единомышлен­ников, означавшее конец Совета министров образца 1915 г., имело принципиальное значение. Этот Совет министров, в оценке того же Нольде, «был последним правительством старого порядка, заслуживавшим этого имени. С тех пор сквозь облака мистики императрицы наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остат­ки русского государственного управления» ⁸⁴. В целом эта оценка верна. Это было действительно последнее правительство с точки зрения минимума компетентности, морального уровня, государст­венной ответственности. «С приездом государя в Могилев,— писал по этому поводу Сазонов,— совпала печальная пора нашего правительственного разложения и тех невероятных назначений на высшие государственные посты, которые... дискредитировали монархическое начало в глазах русского народа и привели к падению династии, которой Россия была обязана своим величием и силой»⁸⁵. На правительственную авансцену вышли фигуры, являвшие готовые объекты для исследования криминалистам, психиатрам, комедиографам.

«Министерская чехарда»

Последняя запись, сделанная Яхонтовым, гласит: «16 сентяб­ря 1915 года состоялось в царской ставке заседание Совета ми­нистров в высочайшем присутствии. У меня со слов И. Л. Го­ремыкина написано: „Все получили нахлобучку от государя импе­ратора за августовское письмо и за поведение во время августов­ского кризиса"»⁸⁶.

Письмо, о котором идет речь, было написано 21 августа, т. е. на другой день после заседания Совета министров в Царском Селе, и подписано восемью министрами: Харитоновым, Криво- шеиным, Сазоновым, Барком, Щербатовым, Самариным, Игнатье­вым и Шаховским ⁸⁷. Автором его, по-видимому, являлся Самарин.

В письме вновь повторялась просьба оставить на своем посту Ни­колая Николаевича и указывалось на «коренное разномыслие» между подписавшими и председателем Совета министров, недо­пустимое во всякое время, а «в настоящие дни гибельное. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине»

15 сентября по приказанию царя, переданному Горемыкиным, министры выехали в ставку. Горемыкин уехал днем раньше. Ми­нистры, как показывал Поливанов, были поражены не только тем, что их никто не встретил, но в особенности тем, что даже не было известно, когда их примут. Экипажей не подали, зав­тракали в грязном вокзальном буфете. «Обстановка была не­приятная». Добравшись до места, министры узнали, что их не хотят пригласить обедать. Только позже по настоянию Фредерикса их все-таки позвали к столу. Заседание состоялось перед обедом. Оно началось с резкого выговора царя, который «совершенно не понимает, как министры, зная, что его воля о принятии ко­мандования непреклонна», тем не менее «позволили себе» напи­сать это письмо. Затем последовал ряд длинных речей, в которых министры указывали «на необходимость

держаться в контакте с общественностью... а Горемыкин... отвечал, что это чепуха, что министр не понимает, что говорит, или* что это не отвечает делу, потому что это в воле его величества». Закончилось заседание словами царя: «Так как мы ни до чего договориться не можем, то я приеду в Царское Село и этот вопрос разрублю».

По оценке Поливанова, заседание было «историческим» — «дало окончательный толчок мысли монарха идти в сторону от страны. Заседание окончательно укрепило Горемыкина». Через несколько дней царь действительно приехал в свою резиденцию. Началось «последовательное увольнение министров, прогрессивно взиравших на события в государстве». Сперва увольняли по два в неделю, потом по одному, положение Горемыкина все более крепло, «и для нас не было тайной, что он ездил в Царское Село получать указания от Александры Федоровны» ⁸⁹.

3 целом , верный рассказ Поливанова нуждается, однако, в уточнениях. Сразу, а именно 26 сентября было уволено только два министра — Самарин и Щербатов. Спустя ровно месяц уво­лили Кривошеина. Четвертым министром, которому дали отставку в том же, 1915 г., был министр путей сообщения С. В. Рухлов, но его увольнение не стоит ни в какой связи с письмом и оппо­зицией министров: Рухлов, как и Хвостов,— крайний реакционер, поддерживавший Горемыкина; отставка его была вынужден­ной — транспорт находился в критическом состоянии, а министр оказался полностью неспособным руководить им. Что же касается остальных министров, то их судьба сложилась следующим обра­зом: Харитонов умер в 1916 г. на своем посту государственного контролера, Шаховской, Барк и Григорович оставались минист­рами вплоть до Февральской революции. Игнатьев был уволен незадолго до нее — в конце декабря 1916 г. Остальные два ми-

нистра — Сазонов и Поливанов — лишились своих постов — пер­вый в июле, второй в марте 1916 г. Не так просто обстояло дело и с Горемыкиным, как считал Поливанов.

Тем не менее, повторяем, его основной вывод — после 16 сен­тября «оппозиционный» Совет министров был фактически ликви­дирован и заменен совершенно иным — верный. Увольнение Са­зонова задержалось потому, что за него горой стояли «союзники», и с ходу царь на его отставку не решился. Поливанов был еще нужен, поскольку под его руководством разрабатывались и осу­ществлялись меры по ликвидации нехватки военного снабжения. Как только задача была решена, Поливанова уволили. «Оппозиция» Григоровича оказалась настолько умеренной и гиб­кой, чтр не внушала опасений даже Александре Федоровне. Что же касается Шаховского и Барка, то это были ставленники Распутина и их подписи под письмом были им великодушно прощены. Игнатьев же — явный «оппозиционер» — оставался на своем посту благодаря личной симпатии к нему царя, которой, однако, до конца не хватило.

Из переписки царской четы видно, что решение «разогнать» министров созрело у них значительно раньше 16 сентября. В этом их активно поддерживал и Горемыкин. 28 августа царица со­общала царю о том, что «старик» рекомендует в министры внутренних дел Нейдгарта. «И я тоже полагаю,— добавляла она,— что он был бы не плох». «Щербатов — ничтожество»,— читаем мы в письме от 3 сентября. Хорошо бы от него скорей отделаться. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина... Он должен быть уволен»,— писала царица в ставку 7 сентября. Спустя два дня Александра Федоровна снова возмущается Самариным и Щербатовым и заключает: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и бог благословит тебя и их работу».

Супруг полностью разделял настроение своей жены. «Поведе­ние некоторых министров,— вторил он ей в письме от 9 сентяб­ря,— продолжает изумлять меня! После всего, что я им говорил на знаменитом вечернем заседании (20 августа.— А. А.), я полагал, что они поняли меня... Что ж, тем хуже для них!» Спустя два дня он пишет: «Я, пожалуй, найду возможность слетать в Ц[ар- ское] С [ело]. Ведь тут столько дела — эти смены министров и укрепление позиции старика».

«Старик» очень наседал на императрицу в отношении Са­зонова. «Сазонов,— писала она 6 сентября явно со слов Горе­мыкина,— больше всех кричит, волнует всех... это ведь неслы­ханная вещь... Я это называю забастовкой министров». На другой день — тот же мотив: Сазонов стал «совершенно невозможным: потерял голову, волнуется и кричит на Горемыкина». Примерно также императрица и Горемыкин реагировали на поведение Кри- вошеина. В этом же письме она, советуя поскорее убрать Самарина и Кривошеина, поясняла: «Последний сильно не нравится старику, он виляет — и левйй и правый — и возбужден невыразимо».