И это все, за что я борюсь
Шрифт:
И тогда ключ в замке моей двери провернулся. Все же пришли ко мне. Я вяло поднял голову, когда надсмотрщик взглянул на меня и поставил миску баланды на пол. Я никак не реагировал, слушая, что происходит в камере справа, к тому же, у лихорадки был один значительный плюс — я перестал чувствовать голод, который все это время сопровождал меня постоянно. В этом не было ничего хорошего, но я радовался, что больше не был привязан к тем помоям, которые здесь называли едой.
Соседняя дверь тоже открылась, и стук кулаков сменился криком, но этот голос принадлежал не разбойнику.
— Дарант! Помоги!
Судя по всему, Дарантом звали моего тюремщика. Он сорвался с места, абсолютно позабыв обо мне, бросив все так, как есть — открытую дверь, миску с едой…
Раздались ругательства и крики, Дарант что-то кричал из коридора своему товарищу, пока я смотрел на кусок голой стены, что виднелся из открытой двери. За эти два месяца что-то загорелось в моем сердце всего один раз — когда я увидел Милит — но сейчас это чувство повторилось, хоть я уже и начал думать, что утратил эту способность.
Я не был везучим человеком, а в свете тех событий, из-за которых я попал сюда, и вовсе можно было сказать, что удача поворачивалась ко мне только задницей. Но я, быть может, как мальчишка, верил, что даже летом может пойти снег. Поэтому сейчас я поднялся на ноги с одной единственной мыслью:
«Мне еще никогда так не везло».
Если Милит не придет за мной, я приду к ней сам. Освобожу ее от обязанности вызволять меня отсюда и никогда больше не отпущу. Думая лишь об этом и ни о чем другом, я крался к распахнутой двери на негнущихся ногах, слушая каждый шорох из камеры разбойника. Там, похоже, началась драка — двое надсмотрщиков пытались угомонить одного буйного преступника. Думаю, поединок не продлится долго, поэтому мне следовало поторопиться.
Я перешагнул через миску с едой и проскользнул за порог, мгновенно остановившись. Я оглядывался по сторонам и тут же ругал себя за то, что трачу на это слишком много драгоценного времени. Меня хватятся, как только Дарант вернется в мою камеру.
Был у восьмикружия один плюс — я ходил по тюрьме и прекрасно помнил дорогу до своей камеры, знал, где стоят стражники, а в каких местах можно укрыться от их глаз. И еще я ясно осознавал, что через дверь мне отсюда никак не выбраться. Оставался единственный вариант — окно, в котором я достаточно сильно сомневался, но времени на эти сомнения у меня не было.
Поймают — значит, поймают. Они не убьют меня за это, потому что знают, что меня ждет кое-что пострашнее смерти. Стражники уж точно захотят увидеть, как их беглецу зальют в глотку горячий свинец во время восьмого этапа.
И все же об осторожности я старался не забывать — такой шанс мне никогда больше не выпадет, и не очень-то хочется терять его из-за какой-нибудь глупости вроде падения или случайного шороха. Но идти тихо у меня получалось только при условии, что я двигался очень, очень медленно, иначе моему ослабшему телу попросту не удавалось
Я должен спуститься как можно ниже, чтобы не сломать себе шею, прыгая из окна. Да, там внизу — мягкий снег, но я казался себе старой игрушкой на шарнирах, которую можно сломать любым неосторожным движением. Адреналин гнал меня вперед, пока я не добрался до небольшого окна. Залезть туда будет несложно — подоконник был где-то на уровне поясницы, но стекло и решетки представляли для меня нешуточную проблему.
У меня оставался только один козырь в рукаве, который я вряд ли смогу использовать. И как я не подумал об этом раньше? Идиот!
Лихорадка, голод и все эти пытки негативно повлияли на мой разум. Я был так ослеплен этой открытой дверью, что совсем позабыл, что таким, как я — отсюда не сбежать.
Я мог похоронить собственный разум, но надежда все еще боролась. И именно она заставила меня положить руку на это чертово стекло. Я смотрел на свои истерзанные пять пальцев с вырванными ногтями и сбитыми в кровь костяшками. И как я пережил все это? Как не умер от боли, когда мне в десны вонзали иглы, а ногти вырывали уродливыми щипцами?
Какая сила заставляла меня проходить через это? Для чего?
Так пусть она поможет мне и сейчас.
Я не трогал свою магию два месяца, понимая, что она может убить это никчемное, измотанное тело. Да и какой был в этом смысл? Но сейчас, взывая к чему-то теплому и прибитому пылью в своей груди, я был почти уверен, что эта самая магия и не даст мне умереть. Когда-нибудь я вознагражу ее за это, а пока что я просто звал ее из последних сил, чтобы доказать: тот, над кем весь этот город издевается шестьдесят дней — не обычный человек. И так просто его не убить.
Стекло треснуло под моими пальцами и рассыпалось на мелкие крошки, которые тут же снегом осыпались мне под ноги. Оставалась лишь решетка, с которой явно будет сложнее, но то, что магия вернулась, вселило в меня надежду. Я коснулся холодного железного прута и обвил его пальцами. С улицы мне в лицо подул холодный ветер, и впервые за два месяца я не почувствовал холода. Меня согревала моя магия.
«Я тот, кто создавал второе солнце и взрывал его» — думал я.
«Я вошел в чужой ум и связал его со своим».
«Эта решетка ничего для меня не стоит».
Она выгнулась под моей рукой, как веточка молодого дерева, и тогда я убрал ладонь. Прут остался в том же положении. Я моргнул, чтобы проверить — не мерещится ли мне все это? Нет, это на самом деле действие моей магии.
В спешке я поработал еще над несколькими прутьями, освободив достаточно пространства для того, чтобы такое тощее существо, как я, смогло пролезть в него.
Возня наверху, кажется, подходила к своему логическому завершению — разбойник перестал орать, да и голосов надсмотрщиков тоже не слышалось. Я взобрался на подоконник, помогая себе дрожащими от перенапряжения руками. В какой-то момент я испугался, что не выживу после этого прыжка, и все будет без толку, но мне тут же удалось себя переубедить — как бы пафосно это ни звучало, но я умру свободным.