И это все, за что я борюсь
Шрифт:
Я тут же вырвалась из его хватки и схватилась за столешницу, чтобы не шататься на нетвердых ногах. К нам неумолимо приближался мой спаситель, которого я все эти месяцы мечтала убить собственными руками.
Солз Каттер был в столице.
И он для чего-то спас меня от этого похотливого урода.
— Ты все-таки с мужиком. — Прорычал амбал, в котором откуда-то проснулось понятие о чести, — Могла бы сразу сказать, дура!
Он развернулся и побрел по залу, наверняка, в поисках другой жертвы. Мне бы следовало радоваться, что опасность миновала, но передо мной стояло чудовище
— Узнала? — Оскалившись в гордой улыбке, Солз приветственно развел руки в стороны, — Я вот тебя — еле-еле.
Все, что я могла разглядеть в полутьме таверны — так это то, что черные жесткие волосы мага теперь отросли и спускались до самых плеч.
— Что тебе нужно? — Я попятилась от него к стене, запоздало понимая, насколько это опрометчивое решение.
— Да много чего… — Задумчиво протянул он, — И для начала — ты.
— Ну уж нет. — Теперь у меня хватило времени вытащить кинжал, и я крепко сжала его в руке, — Ты совершил ошибку, приехав сюда, Каттер. Я позову гвардейцев, и они повяжут тебя, не успеешь ты и глазом моргнуть.
— Не позовешь. — Солз сделал еще один кошачий шаг ко мне, — Ты же не хочешь, чтобы тебя повязали вместе со мной, Долорес Имберлит?
Эти слова повергли меня в шок, пальцы, стискивающие рукоять кинжала, едва не разжались:
— Что? Откуда ты знаешь!?
Он подошел еще ближе, загнал меня в угол, и теперь я чувствовала его странный, необычный запах — бумаги и мыла. Солз склонился к моему уху, почти касаясь его губами:
— Не забывай, Милит Сеттери, я все еще в твоей голове.
Глава 20
Сколько дней я здесь?
Не помню точно. Где-то шестьдесят.
Я сбился со счета еще после третьего круга, который выбил меня из сознания на несколько дней. Я думал, что не выживу тогда.
Наверное, так даже было лучше.
Потому что вчера я пережил шестой круг. Какая-то неведомая сила заставляла меня держаться, но с каждым днем ее оставалось все меньше, а я чувствовал, что мое тело сдается перед этим натиском. Я никогда не был здоровым и выносливым, а сейчас — и подавно.
Казалось, от того, что со мной сотворили вчера, гудели даже кости. Моя кожа была изрезана на тонкие полосы, которые каждую секунду саднили и болели. От этой боли хотелось лезть на стену, и иногда я давал себе волю и начинал стонать, выть, как побитый умирающий волк.
Но это было еще не все.
Страшно представить, сколько крови я потерял за шесть этапов, а зима никак не желала отступать. Тот холод, который донимал меня, когда я только попал сюда, не мог даже отдаленно сравниться с тем, что мучил меня сейчас. Я не мог согреться ни на минуту, а дрожь стала моим привычным состоянием.
Если я пока что не превратился в животное, то в рухлядь — уж точно. Теперь кашель сопровождал меня как верный спутник, а мой голос сел настолько, что я не узнал его, когда заговорил со стражником впервые за месяц. Я не мог даже нормально шевелиться — раны от плетей на спине заживали так медленно, что до сих пор иногда кровоточили, а остальное мое тело настолько ослабло, что я всерьез задумался — может, прошло не шестьдесят
Сегодня я проснулся оттого, что почувствовал, как трясусь во сне. И эту дрожь нельзя было унять даже силой, я словно горел заживо, и мой разум заодно. Этого следовало ожидать — похоже, я промерз так, что тело решило наградить меня лихорадкой в придачу к кашлю.
Это я точно не переживу. И пусть впервые за все время моего пребывания здесь собственный разум показался мне легким, как никогда, я заставил его признать — это конец. Мне было отведено чуть меньше двадцати трех лет на этом свете, постыдное прозвище Цареубийца, окружение, сплошь состоящее из лгунов и предателей и…она.
Я ждал ее каждый день, каждую минуту, и честно мог сказать: в этой тюрьме я думал только о двух вещах — о ней и о своей непроходящей боли. Я просыпался с мыслями о Милит и засыпал с ними же. Она пообещала мне тогда, и я верил только этим словам. Даже когда перестал верить самому себе, я все еще верил ей.
Но в последние дни я всерьез стал задумываться — а не выдумал ли я ее? Вдруг, та Милит с белыми волосами, что просила называть себя Долорес — всего лишь иллюзия моего воспаленного мозга, мираж, который я хотел увидеть все это время?
Если это так, то я хотел еще раз увидеть ее. На прощание. Пусть даже она отвернется от меня такого, пусть побрезгует прикоснуться ко мне и пнет, как блохастую собаку, я хотел увидеть ее. Совсем недолго, хотя бы на минуту.
Я перевернулся на спину и уставился в потолок. Перед глазами все мутнело, а голова раскалывалась, словно от похмелья.
Нужно было просто сойти с ума. Тогда бы мне стало намного легче. Я бы забыл собственное имя и стал бы напевать какую-нибудь дурацкую песенку себе под нос. В любом случае, я бы даже не вспомнил о Милит, она бы не тянула меня за собой своими обещаниями и изматывающим ожиданием. Я был бы почти счастлив прозябать здесь, зная, что меня ничто не держит в том мире, который располагался за стенами этой тюрьмы.
Я рассмеялся, слушая свой жуткий хриплый смех. Кем я был бы без Милит? Герцогом Унаберским, магом Зотерской империи, в которого бы тыкали пальцем за то, что он слеп. Я уже не мог думать об этом человеке, как о себе. Да, когда-то он был мной. Но не теперь. Он бы не вынес шести этапов восьмикружия и не цеплялся за хилую надежду так, как это делаю я.
Он бы никогда не полюбил Милит Сеттери. Или все же полюбил бы?
Ладно, вопрос не в этом. Полюбила бы она его?
Я закашлялся, и когда наконец-то смог свободно вздохнуть, то услышал шаги за дверью. Вряд ли это ко мне. Через одну камеру от меня недавно посадили какого-то разбойника из окрестных лесов — он уже успел потрепать нервы надсмотрщикам своим поведением, и иногда я даже завидовал его смелости. Быть может, он даже решится сбежать, придумав какую-нибудь уловку.
И правда — откуда-то справа послышалось, как кто-то долбит в дверь кулаками. Я решил прислушаться больше из любопытства, усевшись у стены и притянув дрожащие колени к груди. Кожа на руках и спине отозвалась болью, и я стиснул зубы, чтобы было легче ее перетерпеть.