И мир погас
Шрифт:
Перебравший на приеме граф как-то сказал мне: «Только после рождения ребенка можно ощутить любовь настоящую. Женщин может быть великое множество, но дети — вот для кого придумано это светлое чувство.»
Я тогда удрученно посмотрел на беременную императрицу. Мои чувства к ней изменятся? Неужели есть что-то могущественнее моей привязанности к этой девушке?
Но все сказанные слова оказались пьяным бредом. Выгнанный из спальни жены по ее настоянию, я нарезал круги под дверью в окружении слуг. Даже среди холода коридора ощущалось напряжение, что царило внутри, слышались крики и подбадривания повитух, стоны, просачивался запах пота, крови и травяных настоек. Этот аромат навсегда стал символом моей вины, что я испытал перед
Тряслись руки и ноги, когда мне передали дочь. Вдруг все стало правильным. Богиня однажды снизошла на землю, чтобы я теперь мог смотреть на собственное чадо и на подарившую мне эту радость женщину. Моя любовь к ней была правильной и настоящей.'
'Я бы не смог вновь вернуться на войну. Признаваться в этом стыдно даже себе, не то, что на бумаге. Покидая поле боя, я поклялся не вспоминать никакими словами увиденное, а во дворце приказал не упоминать. Да, я трус, но все еще хороший император. Спустя годы мне удалось убедить себя, что в безопасности от меня больше пользы, чем там, где каждый день льется кровь.
Стыд и страх в конечном итоге стали частыми гостями в моей голове. Страх в дрожи рук при подписании первых указов, стыд в ложном образе перед супругой, свято верившей в мою непоколебимость и волю, уныние зимними ночами в темноте пустой комнаты и вина за множество неправильных решений в период наивности и детской глупости. Мой отец был строгим и отстраненным человеком, однако, мне бы хотелось видеть его живым дольше, дабы мне пришлось совершить меньшее количество ошибок.'
'Лгать самому себе бессмысленно. Я знал, почему не покидал супружеские покои целых три дня. Рутина перестала быть утомляющей, обратившись размеренным временем за бумагами и бременем, которое легко взвалить на плечи майордома. Мысли, догонявшие и хватавшие меня за шею, стоило остаться одному — вот тот ужас, от которого я заперся. Смотря в зеркало, я обращался к себе, обвиняя, словно император за тем праздничным столом, что краем уха слышал ставки на беременность собственной жены, был не мной. Он плевался от подобных разговоров и тщательно ограждал Аннабель от них, но с возрастом все менялось. Отвратительный человек все чаще замечал за собой грязные помыслы и сколько бы не отнекивался, поддался им. Этот человек организовал великолепный праздник, заказал три повозки драгоценных даров и создал ту приятную атмосферу для первой ночи с женой, что позволила бы ему хоть немного заглушить чувство вины перед ней и самим собой. А вина приходила быстро и часто, обрушиваясь слепым дождем на голову. В солнечный день, когда ветер так сильно трепался рыжие волосы, что открывалась задняя часть шеи, которую хотелось то ли поцеловать, то ли укусить. В погруженном в полумрак кабинете, когда синие глаза с улыбкой дарили свет. Во время выбора украшений, когда запястья обнажались для примерки браслета, когда перо для письма от задумчивости скользило по щеке и носу, и стоило только зеркалу уловить профиль, а музыке заставить заиграть улыбке.
Поддаваться искушению было так сладко, но как липка и надоедлива оказалась эта сладость. Какого было искуситься доверчивой супругой, возраст которой едва ли придал ей вид женщины? Слушал отчеты прислуги, что императрица объедается, стремясь набрать вес и хоть немного округлиться, заказала новую косметику, но ты знал, что мало, что в ней переменилось. Все те же глаза доверчивого щенка и маленькие нежные руки, касающиеся тебя без омерзительных замыслов, свойственных тебе. Старания твои не смогут окупить вину за то, что влюбленный в тебя ребенок понесет новую жизнь в несозревшем теле. Руки твои, желавшие дарить и получать любовь, возложили голову ее на гильотину, так что вставай на колени и молись.'
'Время движется иначе для каждого из нас. Я с чувством вины читал о заслугах моих предшественников, гадая, а ознаменуется ли этот год в истории хоть одним моим успехом, а затем смотрел на своих детей, каждый месяц которых
Мне страшно стать тем отцом, что был у меня, стать тем, кто был где-то, но не рядом.'
'Заслуга ли, случайность или закономерность? Действительно ли моя смерть должна быть такой, подходящее ли это время? Почему моя жена должна становиться вдовой так рано, бледнеть и сдерживать слезы при виде меня? Что станет с моими детьми? Я ведь даже не смог защитить собственного наследника от того, о чем сам боялся вспоминать.
Помнится, в детстве я так надеялся стать выдающимся, читая о прошлом, что совсем забыл о том, что нужно глядеть и в будущее. Я не умру на поле боя как 4-ый император Идар, не запомнюсь как 12-ый император Виктор, создавший современную внутреннюю структуру Халькопирит, не стану прекрасным отцом как 11-ый император Андор, назначивший свою дочь кронпринцессой. Я не стану 14-ым императором Марком, убитым собственным сыном, не буду 8-ым императором Альфонсо, убитым собственной беременной женой за вечные побои и изнасилования, и 9-ым императором, братом 8-ого, женившегося на несчастной 8-ой императрице Беатрис. Хорошо ли, плохо ли, но я ничем не выделился.'
'Аннабель молилась в моих покоях каждый день, а я думал лишь о том, дозволено ли мне отправиться в загробный мир или же я вернусь сюда Анимом, стану слугой за невыполненный долг? Как бы ни было, моя жена точно сможет получить покой после смерти, ведь ей придется понести тяжесть защиты нашего сына. Моя последняя просьба будет эгоистичной. Мне нет прощения перед той, кого я клялся защищать. Неподготовленная, никогда не бравшая на себя ответственность, просто женщина. Даже с кровью Богини просто женщина в глазах дворянства.
Мне не суждено увидеть избранника моей маленькой принцессы, не дано побывать на свадьбе Генри, застать Адама и Аделин у алтаря. Достаточно ли молитв вознесено за здоровье наших детей? Был ли я хорошим мужем и отцом? Множество лет я лелеял надежду вырастить детей и отправиться с Бель в путешествие по этим обширным землям, вспомнить забытое, узнать прошлое этой страны и положить новое начало…
Честно говоря, умирать я не хочу. Почему лишь на смертном одре мне удалось взглянуть вперед и сокрушиться о несбывшемся?'
Я закрыла дневник не дочитав. От слез щеки мерзли. Почему в этих записях столько тревог и так мало счастья? Неужели Дориан захотел сохранить именно эти мысли? Оттого ли, что поделиться ими был для него слишком тяжело?
Мое сердце утопало в жгучей печали. К горю нельзя подготовиться, а счастье оценить в достаточной мере. Горечь утраты оказалась куда продолжительнее, чем любой момент радости. Может от того, что счастье — момент, а горе — полоса, делящая на до и после?
— Вы все еще грустите из-за матери? — меня до дрожи напугал голос появившейся из неоткуда Ракель.
После казни этой женщины я плакала лишь единожды, однако моей фрейлине казалось, что я скрываю от нее свой траур, пытаясь казаться непоколебимой императрицей.
— Незачем о ней грустить. Единственное благословение в моей жизни от нее — данное имя. Более Искренности в ней не было.
— Имя? Но ведь его дала императрица Мария, — девушка присела на край моей кровати.
— С чего ты взяла?
— Его Величество Дориан рассказывал о своем первом воспоминании из 3-х летнего возраста, когда он с матерью прибыл в дом Таафеит на церемонию наречения. Именно императрица Мария дала вам имя матери Морин, — увидев растерянность на моем лице, Ракель затараторила, — я, конечно, могла что-то не так понять или воспоминания императора со временем исказились…