И пожнут бурю
Шрифт:
– Оставь меня, мерзкий двуличный старик, я не хочу загубить себе оставшиеся часы своей последней ночи в родном краю. Нам и так несколько дней в море плыть на одном корабле. Одного Иблиса мало, чтобы вечно тебя в Аду мучить! Ведь ты такой же демон, без сердца и совести! Убирайся в свое логово! Оставь меня одного!
Не приходя в себя от слов, будто ударивших обухом по голове, Жёв медленно встал со стула и, мельком посмотрев на Омара, пятясь, спешно покинул комнату. А Омар повертел канделябр в руке, что-то громко крикнул по-арабски и швырнул его в стену с такой силой, что звуки грохота оказались слышны во всех камерах и даже на улице. После этого он без сил упал на кровать и сразу же заснул, считая правильным то, что высказал майору.
Майор Жёв, покинув тюрьму, решил пройтись по гарнизону. Сон так и не пришел к нему, даже напротив, после исповеди Омара мелкие весточки сна окончательно покинули организм старика. Единственное, чего ему хотелось, так это избавиться поскорее от этого неблагодарного мальчишки, получившего жизнь и не желавшего хоть на минуту забыть свою дурную веру и радоваться каждому дню. Пребывая в легкой, если можно так выразиться, прострации от унижения, нанесенного арабом ему, благородному
Вначале у Жёва было сильное желание поговорить со старым кузнецом, однако спустя минуту, майор присмотрелся к глазам Фуле и заметил, что они закрыты. Поняв, что старик тихо дремлет, Жёв еще минут пять постоял у прилавка и удалился к себе, надеясь хоть там немного поспать.
Добравшись до кабинета так, чтобы его никто не услышал, майор, не снимая мундира и сапог, сел в кресло для гостей и стал думать. Не налив по обычаю себе коньяка и не закурив сигары. Стал думать. Думать о словах Омара, вырезавших на сердце Жёва большой рубец. Стал думать о предстоящей дороге в Марсель. Однако ничего путного в голову не приходило. Виски пульсировали с неистовой силой, не давая возможности напрячь мозги. В итоге так, с раскрытыми глазами, с пустым взглядом, с почти не соображающей головой, Жёв просидел еще около часа, совершенно не обращая внимания на то, что до подъема оставалось всего четыре часа.
Но все-таки что-то внутреннее убедило майора прикрыть глаза, и пожилой организм тихо уснул. Там же, в кресле для гостей.
Глава XI
Утро 13 декабря было очень ясным и теплым. Легкий бриз встречал моряков и солдат в порту, где уже был полностью нагружен «Сен-Жорж». Нагружали его провиантом на трое суток, а также углем для паровой машины. Мужики-кочегары тащили неподъемные мешки с черным топливом на своих задеревенелых плечах, доламывая последние здоровые позвонки, возмущаясь и кряхтя от усталости. Но никто не мыслил о возможности передохнуть, поставить мешок на землю и попросить у начальника смены хотя бы минуту передышки. Такой поступок сразу расценен был бы за нарушение рабочей дисциплины и саботаж. Начальник смены, само собой, не собирался давать никакой минутной передышки, иначе бы ему самому, выражаясь метафорично, открутили башку. Мужики тащили мешки с углем, чтобы выполнить часовую выработку и получить после этого целых семь франков на человека, на которые вполне можно было прожить две недели в Оране; разумеется, живя практически нищенской жизнью. Обычные мелкие винтики в огромном, никем не контролируемом механизме, с которым даже Господь не был в силах совладать, поскольку также был его частью. А чем важнее и больше становится винт, становясь сложной деталью, тем реже он обращает внимание на винтики, оставшиеся внизу этой иерархии. Так и здесь: начальнику смены было все равно на душевные и физические силы мужиков-кочегаров; капитану корабля было наплевать на мнение начальника смены и уж тем более на мнение упомянутых мужиков; ну а Жёв, вероятно, даже не засорял себе голову информацией о существовании каких-то разнорабочих, имеющих, с чего-то вдруг, свое личное мнение относительно условий труда и свои личные потребности, которые, оказывается, могут иногда преобладать над потребностями эксплуататоров. Чего уж говорить о генерал-губернаторе Алжира маршале Мак-Магоне, который едва знал Жёва в лицо, и так далее по лестнице. Жаловаться было бессмысленно и опасно, поэтому мужики без остановки, сконцентрировав всю силу в ногах и руках, шагали на корабль, чтобы успеть загрузить его в срок.
К девяти утра приготовления были закончены, и команда терпеливо ожидала прибытия майора Жёва и Омара. Они пока находились в крепости. Омар уже сидел в коляске и ждал отправления, а Жёв еще был в комендатуре – принимал рапорт майора Мирабаля.
– Если мы проследим весь путь наших разведчиков, то обнаружим, что очередной схрон клана бен Али действительно располагался в том месте, которое нам изначально указал Омар.
– Хорошо…
Слушать сухие речи офицера-докладчика, и уж тем более закостенелого кабинетного бюрократа Мирабаля, Жёву было всегда в тягость. Особенно неохотно слушал он его сегодня, поминутно жалея и мысленно причитая, что не ограничился письменным рапортом и позволил Мирабалю говорить.
– Что же касается организационно-бытовой части, то здесь необходимо отметить, что каждое ваше поркчение было исполнено. Поскольку, как вы сказали, в ваше отсутствие в город и гарнизон может нагрянуть инспекция из Алжира, на две недели прекращена работа всех заведений в пределах гарнизона, а военнослужащим запрещено без дозволения командиров его покидать. Также докладываю, что запасы питьевой воды должны в ближайшие двое суток быть пополнены. За неисполнение своих обязательств перед французской армией купец, что поставляет нам воду и иное продовольствие, будет лишен головы. Он пообещал управиться вовремя.
– Хорошо…
Мирабаль басил в размеренном темпе, однако из-за сильной тучности был вынужден сопровождать каждое преложение тяжелой одышкой. Оттого его речь теряла всякую серьезность и походила больше на выступление толстого повара перед посетителями
30
Король французов (1830-1848) Луи-Филипп I Орлеанский (1773-1850) в конце правления крайне мало двигался и сильно располнел, за что получил прозвище «король-груша». Мирабаль в свои чуть за сорок выглядел почти также.
– Итак, Ваше превосходительство, покончив с технической частью рапорта, мы можем перейти к наиболее важной, на мой взгляд, – финансовой части. В течение последнего месяца гарнизонная часть израсходовала в общей сложности полтора…
– Ууух, Альбер, дорогой, прошу тебя, давай обойдемся без этих чисел, – выдавил Жёв с долей усталости, повернувшись к товарищу. – Я все равно в них мало что понимаю, в отличие от тебя. Выражаю тебе благодарность и принимаю твой рапорт. Отдаю тебе крепость и весь гарнизон с облегчением на душе. Теперь возьми приказ о расходовании бюджета на ближайшие две недели. Кстати, он тоже тобой составлен. Я лишь его подписал.
Мирабаль утробно расхохотался, придерживая себя за живот.
– Не принижайте собственных умственных способностей, Ваше превосходительство! Мне до вас, как до России пешком!
– Льстишь, подлец! – с ухмылкой рявкнул Жёв и снова повернулся лицом к зеркалу. – Иди с Богом, я сейчас поеду уже в порт.
– Привезите из Марселя для меня несколько свежих газет, – сказал Мирабаль, с неохотой подымаясь с кресла. – Новости из Европы читать куда интереснее местных заметок о разборках тунисских беев, к тому же пресса из метрополии к нам приходит ну очень уж редко. А как почитать чего-нибудь действительно интересного хочется, ммм!
– Ох, хорошо, хорошо! Иди уже!
Мирабаль довольно хрюкнул, отдал честь, пожал руку Жёву и выплыл из кабинета. Через пять секунд он влетел вновь, вспомнив о приказе, все еще лежавшем на столе. Под косым наблюдением Жёва Мирабаль быстро схватил документ, снова отдал честь и, чуть не споткнувшись о ножку кресла, окончательно покинул кабинет.
Жёв устало выгнул спину, прохрустев всеми стариковскими позвонками, потом нехотя зевнул и посмотрел на себя в зеркале. «Поверить не могу, как скоротечно время, – думал он, в очередной раз разглядывая борозды морщин и всматриваясь в седую растительность. – Казалось, совсем ненадвно я юным лейтенантом вышел из-за стен военной академии, но вот я уже седьмой десяток встретил – майор, комендант крепости, командир полка без полковничьих погон, смешно даже, но так вышло, что должности занимаю, положенные офицерам с более высокими чинами и званиями. Глядишь, так и помру майором. Но что такое звание – жалкое словечко да погоны покраше, только и всего. Гораздо приятнее осознавать, что ты имеешь уважение, влияние, авторитет, власть в конце концов! О да, слепящие грехи людей увлекают, терзают, мучают, но и доставляют чарующее удовольствие, которого никакая звездочка на погоне не подарит! Другое дело, когда страшный грех гордыни завладевает душой и разумом человека, и тогда эти самые звездочки становятся для него единственной желаемой целью, ради которой он готов без оглядки резать женщин и детей, жечь деревни и лгать начальству, как полковник Буффле, едва не ставший бригадным генералом! Я и сам поначалу – еще будучи выпускником академии – страстно желал добраться до вершины и получить из рук Его Величества маршальский жезл. Но оказавшись в сражениях с бешеными алжирскими фанатиками и гаитянскими неграми-рабами, получив несколько ранений, почувствовав смердящий запах крови, смешанный с едким запахом гари и пороха, увидев безразличие командиров с генеральскими погонами на жизни и судьбы калек, лишившихся конечностей или, что гораздо страшнее, потерявших рассудок, а также на семьи сотен и тысяч погибших, я опомнился. Я решил, что не хочу стать таким, как эти раздутые напыщенные генералы и маршалы. Лучше я до конца дней своих пробуду майором на должности коменданта крепости, чем возглавлю армию или военный округ и заражусь неизлечимой кровожадностью, поражающей всякого человека, добравшегося до вершины. Конечно, я уже болен, но пока только самой слабой формой этой чумы. И у меня еще есть шанс на спасение. Я хочу оставить после смерти не звездочки и погоны, а, прежде всего, духовное, качественное наследие. Однако все когда-нибудь задумываются о смерти. Можно уделять таким размышлениям минуту или час, день или всю жизнь. Если человек не думает о смерти, он либо по уши влюблен, либо уже мертв. О собственной, не чужой, смерти задумываются даже те генералы с маршалами, которым плевать на смерть в масштабе войны, но в масштабе личности, прежде всего своей, им, конечно, не все равно. Они-то как раз хотят с собой в гробы забрать жезлы, погоны и ордена, словно древнеегипетские цари, чьи гробницы отыскал великий Наполеон I. А я что? Что я то? Я буд счастлив умереть, зная, что сумел спасти хотя бы одну заблудшую душу… И…»