И пусть их будет много
Шрифт:
– А разве вы не заедете в замок господина де Грасьен?
– спросил Обрэ Мориньера.
– Нет времени, - качнул головой Мориньер.
– Передайте от меня графине поклон и массу сожалений.
Они, понимал Жак, и в самом деле, задержались. Дорога оказалась труднее, чем предполагалось, а переговоры шли тяжелее и дольше. В итоге, им пришлось пробыть в доме Мориньера в Марселе вместо ожидаемых трех-четырех дней - те самые нескончаемые
Они перемещались по городу то верхом, то пешком. Заходили в дома, встречались с нужными людьми в церквях, в доках, в тавернах. Им кланялись, сопровождали на лучшие места, подавали лучшие блюда.
В аббатстве Сен-Виктор встретились с каким-то монахом - Мориньер искал встречи именно с ним. Тонкий, сутулый, с бледной кожей и прозрачными глазами, тот передал Мориньеру какие-то бумаги и, потом, задержавшись у высокого, узкого окна, что-то долго и горячо рассказывал.
Жаку, следовавшему за собеседниками на внушительном расстоянии, показалось - жаловался.
Все в этот раз происходило немного медленнее, чем они планировали. Но окончательно сломал расчеты Мориньера - старик-арматор, человек, который давно уже вел его дела в этой части Франции и вел вполне успешно.
Направляясь в дом к арматору, Мориньер ни в малейшей степени не сомневался в том, что обсуждение деталей очередного дела много времени не займет. Все же вышло по-другому.
Хозяин встретил их, как обычно, крайне любезно: поклонился, произнес приличествующие случаю слова, пригласил к столу - было время обеда.
Но и слепому было бы ясно - он нервничает.
Кусал губы, барабанил пальцами по краю стола, что-то без конца недовольно выговаривал девушке-служанке. Едва не довел ее до слез.
Когда с обедом было покончено, и пришло время, наконец, поговорить о делах, старик произнес:
– Я, господин Мориньер, подумываю уйти на покой. Возраст, знаете... Продам все конкурентам - и уеду отсюда к чертям собачьим!
Мориньер молчал. Не сводил взгляда с лица старика.
Жак тоже чувствовал - старик что-то недоговаривает. Молчал, как и Мориньер.
– Боязлив я стал. За последний год потерял два корабля. Еще один вот - задерживается. Не знаю, придет или нет. Не по мне стало это дело, - продолжил старик, понимая, что первоначальное объяснение оказалось неубедительным.
Второе - Мориньера тоже явно не удовлетворило. Он откинулся на спинку кресла, сложил на груди руки. Ждал.
– И вообще, жизнь в Марселе становится невыносимой. Подумать только - жить все время под прицелом своих же, французских, пушек!
– воскликнул раздраженно
– Мы, марсельцы, - свободные граждане свободного города! И если наш до смешного великий Людовик считает, что, выстроив этот чертов форт Сен-Никола***, он напугает горожан и заставит их подчиняться, он ошибается. Марсель - славный и богатый город. А, когда стрижешь овцу, которая дает тебе шерсти столько, что хватает одеть полстраны, можно иногда позволить себе и погладить ее по мягкому брюшку. А не щелкать непрестанно ножницами перед носом. Пушки, направленные на город - позор!
Мориньер сощурил глаза, улыбнулся холодно:
– Три. Три мотива - и ни одного правдивого. Вы ведь не думаете, господин Легюэ, что я сочту этот ваш крик души - действительной причиной, по которой вы желаете оставить дело всей вашей жизни, которое, к слову, до сих пор приносило и, полагаю, несмотря на все ваши жалобы, и теперь приносит вам немалый доход?
Старик вздохнул, завозил руками по подлокотникам кресла. Смотрел в сторону. Раздумывал. Наконец, выговорил, выдавил:
– Конечно, это не главная причина, монсеньор. Главная - заключается в том, что я боюсь... Очень боюсь. Я перестал спать. Совсем.
Он взглянул на Мориньера.
– Я не должен вам этого говорить. Вы не поймете. Для вас они - свои. Теперь уже вообще ничего не исправить! Остается умереть. Или бежать!
По лицу Мориньера скользнула тень. Он услышал. Ни переспрашивать, ни уточнять не стал. Вообще ничего не говорил. Ждал, когда утихнет истерика. Когда старик иссяк, устал, сдулся, - будто бы потерял в объеме, и без того незначительном, - Мориньер посмотрел на него пристально:
– Теперь говорите! Спокойно и внятно.
– Ваши "братья" убили моего друга и его помощников. Вонзили по ножу в сердце. Каждому.
– Мои братья?
– Эти ваши "ученики Лойолы". Проклятые иезуиты!
– А, вот оно что...
Мориньер опустил руку на голову псу, ткнувшегося носом ему в колено.
– Ну... рассказывайте, куда вы вляпались?
Слушал внимательно. Гладил собаку по голове.
Та замерла, положила свою большую голову Мориньеру на ногу. Только еле-еле покачивала хвостом.
Дослушав до конца, спросил ледяным тоном:
– Вы, вероятно, забыли о нашем уговоре, любезный Легюэ, - не браться ни за одну недостаточно прозрачную сделку. Вы решили, что за давностью лет договор наш потерял силу?
– В последнее время дела шли совсем не так хорошо, как прежде, - ответил тот, виновато опустив голову.
Мориньер задумался. Извинения, обильно приносимые теперь стариком-арматором, его не трогали ни в малейшей степени. Но ситуация ему не нравилась. Она ставила под удар все его ближайшие планы.