И пусть их будет много
Шрифт:
Клементина смотрела на него в изумлении. Не отнимала рук.
– Объясните мне, Жак... Что вам за радость возиться со мной? И с какой целью на самом деле оставил вас Мориньер в моем доме?
Обрэ улыбнулся лукаво:
– Вы все-таки решили отказать мне в дружбе?
– Конечно, нет!
– воскликнула Клементина, - но...
Он поднялся.
– Тогда я отправляюсь, графиня. А вам сюда сейчас пришлю эту негодницу Терезу - чтобы вы не скучали до нашего с Жиббо возвращения.
–
– Я знаю, где она живет, - ответил, исчезая за дверями.
*
Клементина, в самом деле, чувствовала себя не слишком хорошо. Все началось несколько дней назад. Все это время у нее болела спина, тянуло поясницу, мутило. Несколько раз отвратительный комок подкатывал к самому горлу. Она замирала, сталась не шевелиться, не дышать. Не показывала вида.
– Когда начнутся схватки - тогда и скажу, - думала.
Сегодня, когда она обнаружила, как сильно отекли у нее ноги и руки, забеспокоилась. Такого в прошлый раз с ней не было. Впрочем, эта беременность вообще давалась ей тяжелее.
Свою старшую дочь, Вик, она носила легко.
Клементина улыбнулась, сообразив, уже сейчас уверена в том, что у нее - две дочери: старшая, обитавшая теперь в замке своего отца, и младшая - та, что бойко стучалась изнутри, сообщая, что с ней все в порядке.
Стучалась... Клементина вдруг испугалась, побледнела, прижала ладонь к животу. Подай знак, дорогая! Пожалуйста, отзовись!
Почувствовала шевеление, выдохнула.
– Слава Богу! С тобой, милая, у меня, правда, совсем не так все просто, как с Вик, - сообщила она своему дитя.
– Но если б ты знала, как я тебя люблю!
Вошедшая в комнату Жиббо застала такую картину: Клементина полулежала на кровати и тихо говорила что-то, поглаживая себя по животу. Старуха улыбнулась:
– Дождаться не можешь, когда получишь возможность поговорить со своей девочкой?
Подошла ближе. Взглянула в глаза, коснулась кончиками пальцев нижних век Клементины, взяла женщину за руку.
Повернулась к Жаку Обрэ, стоявшему в изножье.
– Ты хорошо сделал, что позвал меня. Можно было сделать это и несколько дней назад.
– Что?
– испугалась Клементина.
– Что-то не так, Жиббо? Что не так?
– Успокойся, - проворчала старуха.
– Приготовься, сейчас будешь рожать. А ты иди, - строго сказала Жаку Обрэ.
– Ступай. Мужчинам тут сейчас не место. Иди и позови сюда Терезу. Или еще кого-нибудь - кто готов помогать.
Жак кивнул. Вышел. Отправив наверх горничную Клементины, набросил на себя плащ и вышел во
Глава 27. Огорчения Дени
С тех пор, как в январе умерла Анна Австрийская, Людовик, оставив Лувр, переехал в Сен-Жермен.
Многие говорили - бежал. В этом была доля истины. Король, и прежде недолюбливавший Лувр, после смерти матери не желал оставаться в нем ни одного лишнего дня.
Выслушав в очередной раз недовольные речи Кольбера, противящегося всякий раз перемене мест, он остался непреклонен.
– Через неделю, - отрезал.
– А если вас беспокоят возможные задержки в рассмотрении дел, займитесь организацией переезда и перевозки документов уже сегодня.
Вместе с королевским двором в Сен-Жермен перебрались мертвенные холод и печаль. Король скорбел. В эти дни он чувствовал себя особенно одиноким. А потому он ни за что не желал отпускать от себя самых дорогих ему людей.
Он приблизил к себе Луизу де Лавальер. Заставил ее выстаивать мессу рядом с королевой. Слышал, как шептались за спиной придворные. Супил брови. И не позволял Луизе ни на шаг отступить от ее королевского величества. Будто доказывал кому-то: "Это - две мои женщины. Одну я уважаю и ценю, другую - люблю. И не вам меня осуждать!"
Не отпускал от себя Мориньера и Филиппа. Призывал их по вечерам, когда приходила пора укладываться спать. Говорил с ними. Звал их с собой на прогулки. Бродя по аллеям сада, доведенным Ленотром до совершенства, иногда обращался к ним с вопросами - пустыми, несущественными. Больше молчал. С ними ему молчалось легко.
Зато, ревнуя к памяти матери, в это же самое время отдалил от себя своего брата - Филиппа. При жизни матушки он с трудом, но терпел то предпочтение, которое королева-мать оказывала своему младшему сыну, герцогу Орлеанскому. Уговаривал себя тем, что тот - слаб и женственен. И кому, как не Филиппу, служить больной женщине утешением.
Потом, отдалившись, не находил в себе сил прийти к матери, как прежде, с открытым сердцем. В последние месяцы являлся к ней не как сын. Как король.
Целовал руку, с трудом удерживая непринужденную улыбку на лице - очень неприятно пахло от больной матери. Рана после неудачной операции загнивала, источая непереносимое зловоние. Духи, которыми придворные дамы, ухаживающие за Анной Австрийской, поливали ее одежды и постель, смешиваясь с запахом страшной болезни, вызывали у него рвотные позывы. Чтобы не показать, как трудно он переносит этот дух, Людовик старался не задерживаться в покоях королевы-матери более, чем того требовала вежливость.